В глубине Великого Кристалла. Помоги мне в пути

Сашка лежал на боку, носом к стене. Волосы его склеились в сосульки. Влажная простыня была откинута. Майка пропотела насквозь. Я тронул мокрое Сашкино плечо – оно было теплое, но без большого жара. Он проснулся, повернул голову, улыбнулся слабо и виновато.

– Ну, кажется, наши дела получше, – сказал я. – Давай-ка маечку снимем, а то простудишься в сырой… – Помог ему сесть, стянул майку через голову и жидкие, как плети, руки. Опять поразился щемящей разнице между загорелой кожей шеи и беспомощной белизной спины с лопатками-крылышками. Ощущение Сашкиной ребячьей беззащитности резануло меня новым страхом.

А он вдруг оперся локтями о подушку, пробормотал:

– Ох, простите, мне надо… – Спустил с кровати ноги.

Я помог ему дойти до туалета, подождал, привел назад. Откинул на своей кровати одеяло.

– Давай-ка сюда… – Уложил его на сухие простыни.

– А вы? Где будете спать?

– В кресле выспался.

– Намучились вы со мной…

– Помалкивай… Ну-ка укройся, а то дрожишь.

– А где Чиба?

Чиба – в виде котенка – вышел из-под кровати, муркнул: «Доброе утро». Прыгнул на одеяло. Свернулся клубком.

Я придвинул кресло, сел.

– Спи. Рано еще. Тебе сейчас полезно больше спать.

– Ага… – Сашка послушно прикрыл глаза. Но через минуту опять вскинул ресницы. Глянул на меня, на потолок.

– У тебя что-нибудь болит?

– Не-а… Только весь такой… будто через выжималку в стиральной машине пропустили.

– Бедняга ты… Отчего на тебя такая напасть?

Он пробубнил – и виновато, и насмешливо:

– За то, наверно, что от вас… удрать хотел.

– Ты что же? Веришь в Провидение?

– В привидения? – удивился он.

– Да нет… В судьбу, в законы высшей справедливости и так далее…

Сашка погладил Чибу, вздохнул, глядя в потолок:

– Мама верит… Она говорит, что, если что-нибудь натворил, расплачиваться все равно придется. Поэтому и не наказывает. Говорит, что жизнь сама спросит…

– И сбывается?

– Часто…

– Мудрая у тебя мама…

Он скосил на меня глаза, сказал нерешительно:

– А у вас… разве не такая?

– У меня, Сашка… маме было бы сейчас уже за девяносто. Я был поздний ребенок…

– Ну, все равно. По-моему, она похожа на мою… была…

– Почему ты решил?

– Ну… когда вы по хронофону говорили, помните? У нее голос похожий… как у моей мамы.

– Может быть.

Я вспомнил историю с сундуком и телефонным аппаратом, и показалось, что случилось это давным-давно… Как хорошо было бы оказаться сейчас на Пустырной улице (такой привычной, просто родной) под решительной опекой Генриетты Глебовны Барнаво… Но как туда доберешься с беспомощным Сашкой?

А здесь – ни друзей, ни знакомых. Пантюхин? Неизвестно, где его искать. Ребята из «Пилигрима» еще вчера покинули Подгорье… Сашка снова не по-хорошему розовел, и глаза у него блестели. Я потрогал его лоб.

– Ну вот! Опять ты раскалился.

– Да ничего… А почему вы сказали, что были поздний ребенок?

– Потому что так… Сперва старший брат и сестра родились. А я уже много после, через двенадцать лет…

– А я всего один… Тоже поздний. У мамы долго детей не было, а потом… вот…

– «Вот» получился вполне удачный, – деликатно сказал я.

– Не знаю. Маме сравнивать не с кем, раз я один… А вас брат и сестра не обижали маленького?

– Нет… Когда я подрос, они жили уже отдельно, учились в Ленинграде, потом и остались там… А мы с мамой вдвоем… Отец был офицер, после войны в Германии служил, а потом… В общем, развелись они.

– Все похоже, – выдохнул Сашка.

– Что поделаешь…

– Может, и к лучшему. А то с отцами одни скандалы…

Я хотел возразить, что с моим отцом было иначе – ни историй, ни скандалов. Но, во-первых, от этого не легче, а во-вторых… зачем это Сашке?

– Видать, хлебнули вы с мамой, – сочувственно сказал я.

– Было, – согласился он как-то очень бесхитростно. – Главное, что при этом у меня свойства терялись. «Проводниковые»… Я боялся, что навсегда… А вас никто, значит, никогда не обижал… и не трогал?

– Одно время жила с нами младшая мамина сестра, тетя Лика. Да какая там «тетя», студентка. Она возымела привычку хлопать меня линейкой. Но это обычно кончалось так: она линейкой – трах, а я выхвачу – и о колено. Наломали в конце концов столько, что хоть печку растапливай… Только один раз меня хотели взгреть по-настоящему. Попал в ловушку.

– Терпеть не могу ловушки.

– Кто же их любит… Мы с приятелями стреляли из луков, и стрела моя залетела в чужой двор. А в нем – палисадник вокруг грядок, высокий, выше моей головы… Ну, думаю, там надо искать. Перелез и вдруг вижу: ко мне дядька движется, хозяин… Не какой-нибудь там краснорожий кулак, а вполне профессорского вида, в очках, в соломенной шляпе, с бородкой… Я, конечно, обратно к палисаднику. Ухватился, ногами скребу по рейкам, в обе коленки занозы вогнал, а руки слабеют. Как во сне, когда за тобой гонятся, а ты еле движешься… Наконец подтянулся, но тут пальцы сорвались, и я повис… На груди между лямками была перекладинка, она наделась на торчащую рейку – и обратно мне никак, высоко…

– А оторвать нельзя? Перекладинку эту…