В горах долго светает

...Хотя зенитные трассы прошли сквозь строй транспортных машин, но на сей раз, кажется, обошлось. А разреженный воздух словно выгорал от солнечных лучей и близости раскаленных каменных громад — Белицкий чувствовал это по трудному дыханию двигателя своей «восьмерки». Впрочем, запас силенок у нее пока еще немалый, можно бы уйти и повыше, но как себя чувствуют тяжелые «шестые»? Их моторы, правда, мощней, но ведь и загружены под потолок.

Внизу теперь тянулась горная долина, на покатом дне ее там и тут — обширные пятна «зеленки», противоположный склон горы уступами поднимался вверх, на узких террасах зеленели молодые посевы, бахчи и виноградники, золотились созревающие хлеба. Глаза пилотов примечали перестоявшие поля, от вида их росла тревога в душе. Сколь драгоценна земля в горном краю, сколь велики крестьянские труды, затраченные на то, чтобы горные террасы стали плодородными полями, чтобы орошала их влага, чтобы, наконец, вырос на них хлеб, и сколь расточительна война, в одночасье уничтожающая труды десятилетий! Почему в пору страды не видно людей на террасах? Где хозяева несжатых полей? Уведены в басмаческие банды? Убиты? Ушли в города? А может, попрятались, пока солдаты изгоняют пришлых бандитов? Под гул винтов приходили на память строчки Некрасова: «Только не сжата полоска одна, грустную думу наводит она...» Если б только грусть навевали эти перестоялые полоски хлебов на горных террасах! Здесь смотреть надо в оба.

«Шестерка», летящая в середине колонны, дала просадку внезапно, и сразу стало заметно, как тяжела она и громоздка в сравнении с маневренными «восьмерками». Тревожный голос прозвучал в эфире:

— Я — Двадцать шестой. Двигатель дает сбои. Возможно повреждение. Иду на вынужденную!

Командир отряда еще не ответил, когда в эфире послышался голос Белицкого:

— Я — Двенадцатый. Двадцать шестого беру на себя!

— Понял тебя, Двенадцатый, — отозвался ровным голосом командир. — Спасибо.

«Спасибо» — это значит: верю, что ты не только не оставишь в беде друзей — такое у нас просто немыслимо! — ты сумеешь помочь им лучше, чем кто-либо другой. Здесь, в Афганистане, добровольцев на опасные дела всегда хватает, но первоочередное право дается тем, кто действительно способен выполнить задачу с наименьшими потерями, а лучше — без потерь.

Аварийный вертолет продолжал лететь общим курсом, но летел он по отлогой кривой, все время снижаясь и отставая от строя товарищей. Белицкий неотступно следовал за ним, держась сбоку и выше. Он уже отметил про себя: аварию терпела «керосинка» — машина с тремя тоннами горючего на борту, поистине бесценного теперь в отдаленных кишлаках. Но и горючее, и сама машина теряли всякую ценность в сравнении с жизнью товарищей, которым грозила нешуточная опасность — неизвестно еще, где и как произойдет посадка. С тоннами горючки шутить не приходится.

Безмолвная, словно затаившаяся, бежала внизу долина, бесформенные пятна «зеленки» разрастались — до чего они безобидны на взгляд, платановые и тополевые кущи, сулящие тень и прохладу!

Что же все-таки с двигателем «шестерки» — вражеское попадание или усталость от зноя и разреженного воздуха? А может быть, то и другое вместе? В этом случае остается надежда, что вблизи земли двигатель обретет новое дыхание и удастся дотянуть до цели, хотя бы и в облет горного хребта.

Однако очень скоро он понял: вынужденной посадки не миновать. Винтокрылый отряд скрылся за хребтом, над долиной тянули теперь только две машины. Белицкий ощутил себя раненой птицей, отставшей от своей стаи. Но было такое чувство мгновенным — все внимание его сосредоточилось на Двадцать шестом.

— Постарайся перетянуть «зеленку», — подсказывал он командиру аварийного вертолета. — Там есть подходящая площадка. А дотянешь до террасы, хотя бы нижней, — будет просто отлично!

Отлично не будет при самой удачной посадке — это Белицкий знал. И все же, рассчитывая на лучшее, он не подозревал, что впереди — наихудшее: они тянули в самое логово душманов.

Земля набегала все быстрее, и как ни старался Двадцать шестой, перепрыгнуть «зеленку» ему не удалось. Белицкий даже дыхание затаил, когда могучие винты транспортника срубили деревья и машина тяжело ударилась о землю, проползла еще несколько метров. Не было ни взрыва, ни пожара, даже винты уцелели; они еще вращались, когда он, проходя над «шестеркой» в каких-нибудь пятидесяти метрах, видя, как ветер от его винтов треплет древесные кроны, успел приметить: из грузовой кабины транспортника вырывается дым.

— Всему экипажу немедленно покинуть вертолет! Бегом на площадку! В грузовом отсеке горит!

В любое мгновение транспортный вертолет могло охватить грозное пламя. Три тонны горючки — такая бомба, от которой и «восьмерке» следует держаться подальше.