В горах долго светает

«Поехал», — зло подумал Кара-хан, жалея, что поручил дело этому болтливому мулле. Однако прерывать проповедь не годилось, и он тревожно оглядывался. В горных распадках дотаивали туманы, вот-вот над горами явится солнце, надо поторапливаться. Не ровен час, налетит самолет или вертолет, заметит множество людей в кишлаке — беда. Дорога к селению перерезана засадой, а небо не перережешь... От дома, где шла перестрелка, к толпе направлялись басмачи, значит, там кончено. Мулла-басмач все еще читал наставления рабам и слугам. Болтун! Он не хуже Кара-хана знает, что ограбить или убить человека под стихи корана не меньший грех, чем сделать это молча. Может быть, ищет популярности, пройдоха в чалме хаджи? Не везет Кара-хану на духовников. Этого дали ему в Пешаваре, проповедовать любит, но всякий раз будто не священные слова читает, а тянет изо рта серого, длинного, липкого червя. Бездарь! И как всякий бездарь с претензиями — жулик. Был муэдзином шиитской мечети в Иране, продавал фальшивые камни, будто бы доставленные из Мекки, Кербелы, Мешхеда и других священных для шиитов мест. Попался на продаже богатому иностранцу старинной книги, похищенной из мечети, которую якобы держал в руках сам родоначальник шиизма Али (не иначе какая-нибудь подделка, как и все учение этих проклятых кафиров-исмаилитов). Ему грозил духовный суд, и он бежал в Пакистан. Видно, не с пустыми руками бежал, если сразу нашел покровителей, перепрыгнул из шиизма в суннизм, сошелся с ахванистами, совершил паломничество в Мекку и сохранил звание муллы. С американцами у него какие-то свои отношения — по их заданию он тайно выезжал в Иран, видимо, на связь с врагами Хомейни, после чего заслужил доверие Али. Возможно, этого муллу придется потихоньку убрать — ведь выдаст пешаварским хозяевам Кара-хана с головой за то, что бросил основной отряд на погибель, — но пока без него не обойтись. Правда, в банде оставалось еще два бывших имама, но это кровожадные фанатики, коран они носят под халатами, а в руках — автоматические винтовки. И теперь оба держат пальцы на спуске винтовок, наведенных на толпу, — кто в этих мрачных, бородатых разбойниках признает слуг аллаха?..

Да и другие, кого ни возьми, не лучше: убийцы, скрывающиеся от суда и мести родичей своих жертв, беглые уголовники, отребье кочевых племен, нищие воры и бродяги, пошедшие в банду ради щедрой платы и грабежа населения. На этих трудно положиться в опасности. Ядро банды, которое держит в страхе остальных, — вот они стоят рядом, один к одному, рассматривая крестьян холодными, ненавидящими глазами. Это помещики и сынки помещиков — те, кого Апрельская революция лишила привилегий, земель и рабов. Лишь этим четырнадцати в своем войске Кара-хан верит, как самому себе, их-то он и забрал у Ахматиара, заменив пешаварским сбродом. Но они уже устали. Срываются — то бешено бросаясь в бою на врага и глупо погибая, то зверствуя без необходимости. Кара-хан и сам не жалостлив, он готов искоренять своих врагов до младенца, но — врагов. Да, у населения надо поддерживать отчаянный страх, но пусть этот страх мешает людям сотрудничать с новым режимом, а не заставляет хвататься за оружие при появлении отряда «воинов ислама». Те, кто при появлении Кара-хана сгибает шею, пусть живут и работают. Без них как бороться? Нейтралы всем нужны — их большинство, и борьба всегда идет за нейтралов.

Один из басмачей тронул главаря за локоть, косясь на его одноглазого телохранителя, тихо сказал:

— Начальник, мы вытащили того, который стрелял, полуживого из сарая. Он выхватил нож, чуть не убил Садека, пришлось его прирезать.

— Вы узнали, кто он?

— Да. Он успел послать проклятья тебе и Одноглазому. Он просил аллаха наказать брата за предательство.

Кара-хан коснулся локтя побелевшего Сулеймана:

— Прости, я заподозрил было тебя. Не ты предал — он предал святое дело. Его проклятий небо не услышит.

Сулейман стоял, стиснув зубы, чтобы не стучали.

Между тем мулла начал громко вычитывать из кожаной книги долги кучарцев своему помещику. У крестьян вытягивались лица. Кара-хан, следя за ними, все чаще бросал взгляды на незнакомого молодого человека в белоснежной чалме, с тонкими чертами лица и печальными глазами, стоящего в первом ряду мужчин. Мулла, читавший долговые записи, умолк, и первым нарушил тишину тот, которого называли Аллададом:

— Помилуй, господин! Прошлой осенью я вернул тебе почти весь долг, за мной оставалось всего три тысячи афгани, которые ты разрешил отдать кукурузой, но сам же не взял ее. Откуда еще пять тысяч афгани?

Крестьяне загудели, каждый с недоумением вопрошал, откуда за ним новые тысячи долга. Многих это так разволновало, что они позабыли о направленных в их сторону автоматах и винтовках. Кара-хан снова поднял руку:

— Мужчины! Вы забыли, сколько лун минуло с тех пор, как я ушел. Я знаю, у кого и сколько теперь земли и скота, и беру, как прежде брал за аренду. Ваш скот пасется на моих пастбищах, и за это я тоже беру не больше, чем прежде, хотя деньги стали дешевле из-за беспорядков в стране, вызванных изменниками ислама.