В горах долго светает

Люди уже поняли, что умолять Кара-хана бесполезно, да и опасно. В яме лежали убитые старики и ребенок; прислонясь к дувалу, сидел изувеченный учитель, и никто не хотел оказаться очередной жертвой душманов. Лишь один из крестьян робко подал голос:

— Господин, я заплатил сполна, зачем же ты взял мою дочь?

— Я справедлив — возьми свои мешки обратно. А дочь пойдет с нами. Этого калыма вполне достаточно. Девушка засиделась в невестах, и жених ее, Сулейман Одноглазый, заслужил себе добрую жену. Ты не хотел отдать ему дочь, теперь я дарю ее храброму и верному защитнику ислама. Не бойся — у Сулеймана найдется подходящий дом. Не думайте, что мы — бродяги; тот, кто хорошо служит святому делу, имеет все.

Сулейман стоял истуканом в цепи басмачей, он даже не посмотрел на ту, о которой мечтал когда-то и которую теперь силой вырвали из толпы односельчан, чтобы отдать ему.

— Все! — отрубил Кара-хан. — В этом кишлаке у меня больше нет должников. Когда появятся, приду снова.

Он приказал помощнику уводить заложников и навьюченных животных. Азиса отвязали и втолкнули в маленькую толпу несчастливцев. Окруженная душманами, она сразу направилась к распадку южного гребня горы. Карахан оглядел изрядную кучу оставшегося добра, потом животных, сбитых на краю поляны в разношерстное изумленное стадо, решительно махнул рукой. Тотчас двое басмачей вынули из подсумков небольшие цилиндрические бомбы с цветными полосками, вставили запалы и одновременно бросили на мешки. Люди, еще не понимая, молча следили за происходящим. Вдруг брызнуло оранжево-белое ослепительное пламя, мгновенно залило горку, и сразу высоким столбом поднялся нестерпимо жаркий костер. Стон прошел по толпе. Зачем?! Горел хлеб. Глаза людей, неимоверным трудом, кровавыми мозолями и потом добывающих каждое зернышко, взращенное на горных террасах, отказывались верить происходящему. Их разум отказывался понимать, что хлеб сжигают умышленно, именем аллаха! Ну, отняли — пусть бы лопнули от обжорства, потравили своим лошадям, так нет — жгут...

Люди не догадывались, что главарю шайки душманов, бывшему господину кишлака, хотелось, чтобы на земле, его породившей, не осталось ни зернышка, ни капли воды, ни травинки — потому что земля эта перестала быть его собственностью.

Резкие очереди автоматов ударили на краю поляны, толпа испуганно оборотилась и увидела продолжение того, что начали поджигатели: душманы в упор расстреливали согнанных животных. Почти в тот же момент прогрохотали взрывы, тучи камней и пыли взметнулись там, где было жилище Азиса и где стоял большой дом Кара-хана, превращенный в школу...

Уже поднимаясь по склону во главе последних басмачей, Кара-хан оборотился. Кишлак напоминал разворошенный муравейник. На поляне еще горело, вокруг огня суетились мужчины, видимо пытаясь тушить. Снова зазмеилась усмешка на губах главаря: старайтесь, псы неверные, старайтесь. Эта адская смесь, которой начиняют диверсионные бомбы, от воды только разгорается, без воздуха тоже горит. Вместо сердца в груди Кара-хана лежал потрескавшийся, опаленный камень, и было больно.

За первым хребтом к основному отряду присоединилась группа басмачей с лошадьми. Две из них нагружены сырыми, тяжелыми вьюками. Кара-хан даже не спросил, сколько суягных маток его душманы забили пинками и прикладами, выколачивая из них ягнят на шкурки, — чем больше, тем лучше. Афганская каракульча — тоже золото, а Кара-хану теперь ни к чему заботиться о будущем поголовье здешних стад. Другой небольшой отряд пригнал пятерых заложников из ближнего к Кучару селения. Теперь у него шестнадцать пленников — трое мужчин, двое юношей, одиннадцать девушек, — в случае окружения будет чем поторговаться с офицерами армии и царандоя. Однако это но значит, что можно теперь не думать об осторожности. Кара-хан приказал посадить заложников на лошадей, позади душманов, и быстро двинулся знакомым ущельем на соединение с отрядом Ахматиара. Уйти подальше от разоренных кишлаков — вот сейчас главная задача.