В июне тридцать седьмого...

Всё это длилось одно мгновение — грозно и молча шагающая демонстрация, заполнившая всю улицу, катилась мимо Оли Тыдман, над головами сотен людей колыхались красные знамёна и транспаранты. В её память врезалось: «Долой самодержавие!»

Вечером она сама пришла к Григорию, села на его узкую кровать, вытянув ноги так, что кончики туфелек торчали из-под подола длинного светлого платья, спросила:

   — Это был ты?

   — Да, — ответил он.

   — Я знала, я чувствовала, — задумчиво сказала Оля. — И Дмитрий с тобой.

Каминский молчал.

   — Клянусь, я ничего не скажу отцу.

   — И всё-таки ты сама спроси у Мити.

   — Хорошо...

Всё изменилось: теперь, бывая у Тыдманов, Григорий постоянно ощущал на себе взгляд Оли, в разговорах с ним она уже никогда не говорила насмешливо и высокомерно. И однажды, когда они оказались одни в библиотеке, сказала:

   — Гриша, ты на меня всегда можешь рассчитывать. Как на товарища. Как на друга. Я полностью разделяю твои взгляды.

   — Но ведь ты их не знаешь! — перебил он.

   — Знаю. — В голосе Оли послышалось раздражение. — Я всё знаю! И скажи мне, пожалуйста: ведь тебе нужны помощники... Ну, например... в нашей гимназии?

   — В каком смысле помощники?

   — Гриша, прошу, не считай меня ребёнком. Я знаю: ты ведёшь в мужской гимназии литературный кружок. Теперь я понимаю какой! Так вот, почему бы и у нас...

   — Скоро конец учебного года, — опять перебил он. — Но с осени... Впрочем, тебя уже не будет в гимназии. Кстати, Оля, куда ты думаешь поступать?

   — Зубы заговариваешь? — Девушка сердито засмеялась. — Тогда... возьми меня на занятие какого-нибудь своего кружка. Возьмёшь?

   — Возьму, — сказал он.

   — Нет, правда, возьмёшь? — Оля порывисто поднялась с дивана, обтянутого зелёным плюшем, вплотную подошла к Григорию, так что он ощутил на лице её лёгкое дыхание. — Правда?

   — Обещаю.

   — Спасибо, милый! — И она быстро поцеловала его в щёку, выпорхнула из комнаты, заставленной молчаливыми книжными шкафами.

...Он привёл её на занятие кружка по самообразованию, в котором занимались рабочие депо, и, представив, сказал:

   — Оля выпускница женской гимназии. Разделяет социал-демократические взгляды. Замечательно знает современную отечественную литературу. Вот её мы и попросим рассказать о новых публикациях в питерских и московских журналах.

   — Я не готова... — пролепетала она.

   — Речь идёт о следующем занятии, в первую субботу мая. А сейчас садись, слушай, если что-то захочется сказать или спросить — изволь!

...И Оля Тыдман начала новую жизнь.

Для Григория Каминского бытие тоже приобрело глубину, новое измерение: Оля если не затмила всё остальное, то заняла первый план в его жизни. Раньше он редко видел сны. Теперь ему постоянно снилась Оля, он часто просыпался ночью и думал о ней. Только о ней...

С отличием был окончен пятый класс гимназии. На этот раз на летние каникулы он не поедет к родителям в Сосновицы. Дальние странствия манят его. Так хочется увидеть весь мир! Но сначала Россия, его огромная родина, её просторы ждут Григория Каминского. Первая дальняя экскурсия в его жизни, организованная благотворительным обществом «Просвещение» для лучших учеников-старшеклассников мужских гимназий и реальных училищ Минской губернии. Сначала — в Смоленск, потом — по Волге до Саратова, на пароходе.

...Его провожала Оля Тыдман. Она не пошла на вокзал — конспирация. Кто знает: может, её или его выслеживает полиция, а Оле Григорий поручил несколько ответственных дел. Да ещё провести занятия в двух кружках — вместо него.

Они стояли на железнодорожном мосту, соединяющем Брестский и Виленский вокзалы. На перрон уже подали поезд, который увезёт Григория в дальнее путешествие; паровоз пускал струи белого пара.

Стояли и молчали... Начинался вечер, мир вокруг них тонул в сиреневых летних сумерках, городские окраины уже растворились в них. Было начало июня.

   — Я буду писать тебе, можно? — нарушил молчание Григорий.

   — Можно... — И неожиданные, непрошеные слёзы потекли из глаз Оли. Она резко отвернулась. — Прости... У меня такое чувство, будто я тебя уже никогда не увижу.

   — Что ты придумала! — Он взял Ольгу за плечи и повернул к себе. — Не на войну же ты меня провожаешь? — И Григорий стал целовать её глаза, солёные щёки. — Оля, я люблю тебя...

   — И я! — Оля прижалась к нему и замерла. — И я люблю тебя, Гриша...

На перроне протрубил паровоз.

   — Твой, — сказала Оля и сама отстранилась от него. — Тебе пора. Да иди же! Опоздаешь!

У него больше не было никаких слов, ликование, счастье, восторг переполняли его. Григорий побежал вниз по лестнице, прыгая через две ступени, услышал её голос:

   — Я буду ждать тебя!

«7 июня 1914 года. Смоленск.

Милая, славная моя Оленька, здравствуй!