Читаем В июне тридцать седьмого... полностью

В июне тридцать седьмого...

Игорь Александрович Минутко , Игорь Минутко

Оля, какой же это ад! В каких невыносимых условиях работают люди! Жара, смрад, дышать нечем, никакой заботы о человеке, оглушительный грохот. И есть цеха, где рабочие на своих местах трудятся по одиннадцать часов. Жесточайшая система штрафов. А как люди живут! Мы были в двух рабочих слободках. Главное жильё — бараки, где в невероятной тесноте, в грязи ютятся рабочие семьи. Всё — как описано у Горького в повести «Мать», ничто не изменилось с тех пор. Народ угнетён и озлоблен. Есть тут (дальше в письме зачёркнуто). И надо только спичку, чтобы пороховой погреб взорвался. Он взорвётся, Оля! Так ещё долго продолжаться не может. Люди не скоты. Ведь это они создают здесь мощь и красоту Российского государства. А с ними обращаются именно как со скотом. Я чувствую всем своим существом, что приближается то, чему посвящена вся моя жизнь!

До скорой встречи, Оленька! Из Москвы жди телеграмму.

Обнимаю и целую тебя — твой Григорий».

...Четвёртого июля 1914 года в Минске на Виленском вокзале остановился скорый поезд «Москва — Варшава». Из вагона второго класса быстро вышел Григорий Каминский с небольшим саквояжем в руке — загорелый, казалось, ещё больше раздавшийся в плечах, стремительный, весь — олицетворение порыва. В шумной толпе на перроне он нетерпеливым взглядом искал Олю Тыдман. Среди встречающих её не было.

«Неужели не получила телеграмму?»

Навстречу ему шли Митя Тыдман и Илья Батхон. Григорий сразу заметил: у обоих какой-то растерянный вид.

«Что-то случилось...»

Пожали друг другу руки, обнялись.

— Тебя не узнать, — сказал Илья Батхон.

— Ты как с курорта, — сказал Митя и отвёл взгляд в сторону.

— Где Оля? Что с ней?

— Ничего... — сказал Митя.

— Она получила мою телеграмму?

— Я получил твою телеграмму. — Митя подавил вздох. — Оли нет в Минске, она в Италии.

— В Италии? — ахнул Григорий.

— Да, в Италии. — Митя заговорил быстро, ему необходимо было всё скорее сказать. — Её туда отправил к матери отец. Он каким-то образом узнал о том, что она ходит на занятия кружков, делает там доклады... Потом нашёл в её комнате листовки, которые она должна была передать в депо...

— Кто нашёл? — перебил Григорий. — Павел Емельянович в комнате Оли делал обыск?

— Нет конечно! Как ты мог подумать? Отец зашёл к ней, а на столе эта стопка листовок...

— Да как можно! — вырвалось у Каминского. — Сколько раз ей говорил о предельной осторожности!

— Всё равно бы это произошло, Гриша, — сказал Митя. — Отец почти сразу начал догадываться, ещё весной.

— И о тебе он всё знает? — спросил Каминский.

— Думаю, знает. Но со мной на эту тему разговоры не заводит. А про Олю сказал, когда её на вокзале провожали: «Дочь социал-демократам, ведущим страну в бездну, я не отдам». Вот такие дела...

— И Оля безропотно согласилась поехать?

— Безропотно? — Митя задумался. — Не знаю. В последние дни отец часто уединялся с Олей в библиотеке. Для долгих бесед. Меня на эти беседы не допускали.

— Ладно! — не сумев подавить ожесточение, сказал Григорий Каминский. — Пошли!

И тут заговорил молчавший до сих пор Илья Батхон:

— К дяде тебе возвращаться нельзя. Вернее... Алексей Александрович уже не живёт там, его вообще нет в Минске...

— То есть как нет? — Григорий ничего не понимал.

— Мы устроили его вместе с семьёй в Витебске, у надёжных людей. Временно...

— Да что случилось? — перебил Каминский.

— Среди наших товарищей идут аресты. Нависла угроза над твоим дядей. — Батхон вздохнул. — После ареста Стефана Любко и Шмула Штейнбова.

— Их арестовали?

— Не только их. Можно предположить, что и тобой заинтересовались. Поэтому...

— Поэтому, — перебил Митя, — поживёшь у нас. Комната для тебя готова, и дом Тыдманов вне подозрений у полиции и жандармов.

— А как же Павел Емельянович? — в некотором замешательстве спросил Григорий.

— Он согласен, я с ним говорил.

— Ничего не понимаю! — Каминский был в полной растерянности. — Он обо мне ничего не знает?

— Думаю, отец знает главное. И о тебе, и обо мне.

— Ладно, поехали! А там разберёмся.

— Вы отправляйтесь вдвоём, — сказал Илья Батхон. — У меня здесь есть дела. Пока, Гриша, никакой инициативы, постарайся быть как можно незаметней. Все занятия твоих кружков мы отменили. Не волнуйся — до времени. Через несколько дней встретимся. Я сам найду тебя.

...Молча ехали на извозчике. Наконец Григорий сказал:

— Я поживу у вас неделю, пока не подыщу квартиру попроще.

— Живи сколько надо. — В голосе Мити прозвучала обида.

«Оля, Оля! Что ты наделала!..»