В июне тридцать седьмого...

   — Да, их фракция насчитывает около ста человек. Но, Сергей Родионович... — Восленский скупо улыбнулся, его щёки чуть-чуть порозовели. — Сегодня мы окончательно вместе. Потом... В ближайшие дни многое будет решаться. Увы, увы! Военной силой. Сейчас я вам покажу, какова ситуация. — Он достал из внутреннего кармана карту Тулы, выполненную от руки умело и точно. — На данный момент мы имеем вооружённую дружину, эсеровскую, а у нас, батенька, и кадровые офицеры, и члены групп экспроприаторов. Молодцы своё дело знают. Дружина уже взяла под свою охрану банк, почту и телеграф. — Он показал на карте: — Здесь, здесь и здесь. Далее. Наш бронированный поезд с вооружённым отрядом патрулирует Курский вокзал и железнодорожный узел...

   — А в гарнизоне? — перебил Дзюбин.

Константин Александрович помрачнел.

   — В гарнизоне хуже. На собраниях полковых и ротных комиссаров прошла большевистская резолюция о поддержке Петроградского военно-революционного комитета. Притом — восемнадцатью голосами против восемнадцати. Факт, будем правде смотреть в глаза, тревожный...

   — А что у нас в арсенале? — спросил Дзюбин.

   — Вам, Сергей Родионович, лучше знать. Эсеров среди солдат караула там нет, а вот меньшевики, если я правильно информирован, имеются.

   — Да, да! — поспешил Дзюбин. — Положение в арсенале мы надёжно контролируем, хотя я и не знаю подробностей. Надо спросить у Астахова, он ведает военными делами.

Восленский взглянул на часы:

   — До начала заседания остаётся три минуты. Я убеждён... — Голос Восленского дрогнул от волнения. — Коли мы вместе, большевики не устоят. И у нас в руках два козыря, на пленарном заседании цеховых комитетов оружейного завода резолюция большевиков о поддержке Советов Петрограда отклонена семьюдесятью шестью голосами против пятидесяти трёх. То же на патронном заводе: там мы провалили резолюцию большевиков ста шестьюдесятью тремя голосами против семидесяти трёх...

   — Но в низовых партячейках, — перебил Дзюбин, — картина совсем иная: там главенствуют большевики.

   — Не будем сейчас, Сергей Родионович, — поморщился Восленский, — вдаваться в эти подробности. На этот исторический час мы имеем пусть формальный, но козырь: рабочие оружейного завода и патронного — против перехода власти к Советам. К это — главное!

Явственно прозвенел колокольчик, послышался зычный голос:

   — Товарищи депутаты! Прошу занять свои места!

...На последнем заседании Тульского Совета Константин Александрович Восленский был избран председательствующим, и сейчас ему предстоит вести заседание.

   — Пора! — сказал он дрогнувшим голосом.

Дзюбин молча пожал ему руку, и оба вышли из комнаты.

Стол президиума был длинный, во всю сцену. Его освещало несколько керосиновых ламп. Меньшевики, эсеры, большевики сидели кучно и в президиуме, демонстрируя раскол Совета на фракции. Впрочем, Восленский оказался рядом с Дзюбиным, а по бокам Каминского сидели Кауль и Степанов.

Рядом со сценой, уже в зале, два справа, один слева, стояли небольшие столы для секретарей основных трёх фракций Совета, и за столом, который стоял слева, сидела Ольга Розен, разложив перед собой чистые листы бумаги и отточенные карандаши; она неотрывно смотрела на Каминского, надеясь встретиться с ним взглядом, но Григорий о чём-то горячо говорил с Сашей Каулем, упрямо встряхивая головой.

...Посмотрев на наручные часы, Восленский зазвонил в колокольчик. Переполненный зал, слабо освещённый керосиновыми лампами, поставленными на стульях в проходах, неохотно смолк.

   — Слово для доклада о событиях в Петрограде и Москве, — сказал председательствующий, — предоставляется товарищу Максимовскому, члену Московского комитета Российской социал-демократической партии... — Константин Александрович выдержал паузу. — ...Фракция большевиков. — По залу прокатилась волна невнятных голосов, и непонятно было, что в ней преобладает: одобрение или осуждение. — Затем для оглашения текста резолюции большевиков о власти будет предоставлено слово товарищу Каминскому.

На трибуну поднялся совсем молодой человек, которому очки на длинном носу и густая чёрная борода придавали строгий академический вид. Он зашуршал стопкой листов бумаги, потом отложил их в сторону, посмотрел в глубину зала, тонущего в тусклом желтоватом свете.

Была полная тишина, казалось таящая в себе угрозу.

...А в это самое время Иван Михеев стремительной походкой шагал в Тупиковый переулок, который был вторым от угла на улице Ствольной, подошёл к калитке с медной затейливой вывеской «Злая собака», сдвинул старую доску, засунул, с трудом правда, в образовавшуюся щель свою внушительных размеров ручищу; звякнула металлическая щеколда, калитка открылась.

Загремела цепь по проволоке, радостно взлаял лохматый пёс и, неистово крутя хвостом, кинулся к Ивану с объятиями.

   — Ладно, ладно, Полкан, — успокаивал собаку Михеев. — Очумел, что ли? С ног свалишь!