В июне тридцать седьмого...

* * *

...К концу мая в Туле ещё доцветали сады, а сирень только разбушевалась, её белым и фиолетовым разливом были окрашены палисадники, городские скверы; душистые гроздья тянулись из-за высоких заборов.

В тот день — двадцать восьмого мая — Григорий Каминский, забежав по срочным делам в комитет партии (думал пробыть там совсем немного, а застрял на два часа), отправился на базар, который поразил его обилием товаров и баснословными ценами на них, находился там самую малость, оставив всю наличность и в два часа — в одной руке огромный букет сирени, в другой скромный узелок — входил в ворота городской больницы.

Тропинка, окаймлённая низкими кустами жёлтой акации, привела его к двухэтажному кирпичному зданию. Надпись на дверях всегда как бы заново пугала его: «Тифозное отделение». И сейчас ёкнуло и чаще забилось сердце. Хотя, казалось бы, давно можно было привыкнуть: скоро два месяца, как Оля здесь.

«Только бы дежурила Татьяна, — думал он. — Она не откажет».

Сестра милосердия Татьяна, высокая, худая, со строгим монашеским лицом, называла Каминского «господин студент», явно симпатизировала ему, вернее, не ему, а их с Олей отношениям.

Он постучал в дверь, и, слава Богу, дверь открыла Татьяна.

   — Здравствуйте, сестричка, — заспешил Григорий. — Я только...

   — Снова вы, господин студент? — Её тонкие брови сурово сошлись к переносице. — Прямо беда с вами! Ведь знаете: к нам нет посещений!

   — Сестричка! Танечка! Я вас умоляю: только передайте! Вот... — Каминский протянул ей букет сирени и узелок. — И пусть в окно выглянет. Очень, очень прошу!

   — Ну, хорошо, давайте. В последний раз. — «Танечка, милая, вы прелесть! Каждый день — «в последний раз». — Ваши цветы, господин студент, во всех палатах стоят, вянуть не успевают.

Сестра милосердия ушла. Хлопнула дверь, послышался металлический звук закрываемой щеколды. А Григорий Каминский стал нетерпеливо ждать.

И вот наконец открылось окно на втором этаже и в нём возникла, как в раме на чёрном фоне, Ольга Розен, его Оля. В сером больничном халате, в белой косынке, плотно повязанной на голове. Исхудавшее лицо она прятала в букет сирени, тёмные глаза, казавшиеся огромными, светились счастьем.

   — Оля! Здравствуй! Как ты?.. — Голос его сорвался от волнения.

   — Гриша, родной! Все хорошо, спасибо! Зачем ты тратишься? Мне же из дома приносят. Яблоки! С ума сошёл! Ведь дорого...

   — Что говорит доктор? — спросил он.

   — Почти здорова! — Оля засмеялась. — Карантин остался. Недели три...

   — Как долго! — вырвалось у него. — Скорей бы!

   — Скорей бы!.. — как эхо, повторила она. — Знаешь, нам принесли газеты. Сегодня в кремлёвском саду «Карнавал свободы»! Как хочется пойти!..

   — Мы пойдём, Оля! Мы с тобой ещё везде побываем! — Он смотрел, смотрел на неё и не мог оторваться. — Оля!

   — Да?

   — Я люблю тебя.

   — И я... — Она спрятала запылавшее лицо в сирень. — А... А что нового в партии?

   — Есть новость! — И мгновенно иные силы и страсти захватили его. — Есть просто потрясающая новость! Сегодня в четыре часа в Дворянском собрании сбор всей организации тульской социал-демократии. Исторический день! В принципе мы решили...

   — Что решили? — нетерпеливо перебила она.

   — Большевистская фракция выйдет из организации. Мы больше не можем вместе. Это просто невозможно, абсурдно...

   — Я понимаю, — опять перебила Оля.

   — Меньшевики и интернационалисты, которые идут у них на поводу, проводят буржуазную политику... — Он говорил уже не только Оле: все окна первого и второго этажей были, оказывается, открыты, и в них стояли и сидели на подоконниках больные, слушали этот не совсем обычный разговор двух влюблённых — об их отношениях знали во всех палатах: Каминский приходил к Ольге почти каждый день. — В Совете по всем главным вопросам они с эсерами. Мы же проводим пролетарскую политику. И после этого быть вместе в одной организации? Да это измена революции, измена рабочему классу! Ведь что говорит Владимир Ильич в «Апрельских тезисах»?

   — Ты -хочешь меня проэкзаменовать? — вторглась в его пламенную речь Ольга.

   — Прости! — опомнился Григорий. — Тогда... Второй пункт.

Это была их полуигра-полудело: ещё в начале мая он передал Оле номер большевистской газеты «Социал-демократ» с ленинскими «Апрельскими тезисами». Договорились: она выучит наизусть их основные пункты, будет потом выступать на собраниях и митингах — очень даже пригодится.

   — Значит, второй пункт? — И Ольга оттараторила, как прилежная ученица на уроке: — «Своеобразие момента в России состоит в том переходе от первого этапа революции, давшего власть буржуазии в силу недостаточной сознательности и организованности пролетариата, — ко второму её этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоёв крестьянства». — Она перевела дух. — Правильно?