В интересах всех фронтов

Вот и всегда будет так. Пусть мы только-только взлетели, случайно избежав опасности, и впереди у нас целых пять часов полета, в течение которых возможно всякое — и зенитный обстрел, и встречи с истребителями, однако в голосе Арсена прозвучала непоколебимая уверенность: мы вернемся домой. И эта уверенность, конечно же, передавалась нам…

Полет прошел хорошо. Выяснить причину происшествия на взлете труда не представляло: отошел сектор газа одного из моторов, и он работал на пониженной мощности. Когда борттехник получил команду «Убрать шасси!», он засуетился и не заметил этого нарушения режима работы.

Теперь уже вдвоем с Арсеном мы обратились к командиру с выражением недоверия бортовому технику.

Александр Александрович внимательно выслушал нас, согласился, что Плетнев нервничает на взлете, однако отметил при этом, что, вообще-то, техник очень старателен и всегда успевает между вылетами проследить за подготовкой материальной части.

— Вот сделает еще вылетов пять-шесть, представлю его к награде и переведем в наземный экипаж. А нам и самим надо быть повнимательнее! заключил командир.

27 мая полк получил задание бомбить Данциг. Это уже был мой двадцатый боевой вылет. Лететь предстояло девять часов. Самолет загрузили бомбами две ФАБ-1000, две ФАБ-500 и тысячами листовок на немецком языке.

После отхода от ИПМ выяснилось, что ветер встречно-боковой, поэтому продолжительность полета к цели увеличивается на двадцать семь минут. Вышли в море. Мы находились в середине боевого порядка, и я, хотя и не ослаблял внимания к расчетам, все же ждал, что первые экипажи заставят «заговорить» ПВО, упростив тем самым выход на цель остальным экипажам, в том числе и нашему.

Так и случилось. Взметнулись в ночное небо прожекторные лучи — тут же образовалась сплошная завеса огня. Один самолет гитлеровцы схватили, но, видимо, бомбы он уже сбросил, так как быстро выскользнул из опасной зоны. А мы еще только подходили к береговой черте. Когда я открыл бомболюки и при пересечении берега включил секундомер, чтобы бомбы бросать по расчету времени, если буду ослеплен прожекторами, яркий луч лизнул наш самолет, за ним уцепился второй, третий…

Лететь к цели продолжали по приборам. Где рвутся зенитные снаряды — не видно. Но как только вышло расчетное время, я нажал на кнопку. Одна за другой полетели бомбы. Летчики отсчитывали падение их по вздрагиваниям самолета и, когда оторвалась последняя, без моей команды начали выбираться из огненного пекла с креном, со снижением. На высоте 4500 метров вышли из зоны обстрела.

— Как самочувствие? — спросил командир.

Правый подшассийный стрелок доложил, что осколком снаряда поврежден его крупнокалиберный пулемет. У остальных все было в порядке. И дальнейший полет протекал без происшествий.

На земле мы обнаружили несколько пробоин в правой плоскости. Ремонта требовал и поврежденный пуле мет.

Хорошо отдохнув, позавтракав, пошли на аэродром — предстоял полет в зону. С нами летел новый помощник бортового техника. Обычно доклад борттехника о готовности самолета к полету принимал Арсен. В этот раз оп задержался в штабе, и Плетнев доложил командиру.

Но вот заработали моторы, облегченный самолет, как пушинка, отделился от полосы. И вдруг!.. На высоте 40–50 метров остановились сразу все четыре мотора.

— Горючее! — крикнул Арсен.

Техники засуетились, начали вручную подкачивать горючее, но безрезультатно. Самолет превратился в планер. А впереди был высокий сосновый лес, толстые провода электрифицированной железной дороги. Я сидел на своем рабочем месте, не зная что предпринять. Затем поднялся и пополз через лаз к башенному стрелку. Летели, точнее, планировали со снижением на критической скорости: малейшая ошибка в пилотировании — и самолет свалится на крыло…

Едва не задевая за верхушки сосен, прошли над электропроводами. Первая опасность миновала. Впереди справа — мелкий сосняк. Летчики заметили его, чуть довернули, и самолет почти плашмя посыпался вниз, подминая молодые деревья.

Мастерство летчиков, их исключительное самообладание спасли наш экипаж, но самолет был разбит. От досады хотелось плакать…

Оказалось, что взлетели мы без горючего. Понадеявшись, как всегда, на своего помощника, а на этот раз им был новый человек, Плетнев не дал ему никаких указаний. И получилось — оставшийся от полета бензин слили для замера расхода, а нового не залили. Арсен, обычно тщательно осматривающий самолет, даже на рулении ни разу не взглянул на бензиномер. Слишком легким и простым представлялся всем этот полет.

Только на суде Плетнев признался, что после аварии в начале войны в нем что-то надломилось. На взлете и над целью ему становилось страшно, появлялась суетливость, рассеянность. Рассказать об этом борттехник не решался: думал, что со временем все пройдет, а главное, боялся, что будут считать трусом.

Признание слишком запоздало.