В Иродовой Бездне (книга 2)

С неделю Лева ходил к Вайде и делал назначенный тому массаж. Инженеру стало значительно лучше, и он стал бодро ходить по стройкам. А ходить приходилось много.

— Все это хорошо, — думал Лева. — Однако у людей не так, как у Бога. Бог посылает дождь и солнце на всех одинаково — и на добрых, и на злых. А люди, имеющие власть, поступают по-другому. Тех заключенных, которые представляют для них особую ценность, как, например, инженер Вайда, ставят в условия, которые многие и на воле не имеют, а рядовым работягам предоставляют широкие возможности умирать от дистрофии и тяжелых ранений… И Лева все более и более наполнялся любовью к Богу, Который был совершенен, и ему становилось все яснее, какая огромная пропасть пролегла между Божьим и человеческим.

Чтобы, с одной стороны, в лагере не было большой смертности, а с другой — чтобы не кормить бесполезный балласт, всех безнадежно больных комиссовывали (проводили через врачебные комиссии), поддерживали и отправляли домой. Прибыл еще врач, крупный терапевт, доктор Крих, арестованный в Ленинграде. Он был исключительно приветлив, с больными здоровался за руку и отдавал все свои силы, чтобы помочь им.

Чапчакчи перевели в другой лагерь, строивший тот же канал, — в Сороку. И он стал уговаривать медперсонал ехать с ним. Фельдшер Кащенко и другие решили ехать, но Лева подумал: «Как же будет работать доктор Крих? Ведь у него остается так мало персонала». Хирург Троицкий на днях должен быть освобожден, в связи с чем перестал проявлять заботу о количестве и качестве медперсонала. Он это дело передоверил своему другу Чапчакчи, а тот, естественно, отбирал лучших.

Лева желал всем добра, хотел, чтобы всем было хорошо. Поэтому он пришел к доктору Криху и сказал ему:

– Если я вам нужен, то вы можете меня оставить, а если нет, то я поеду.

– О, оставайтесь, оставайтесь! — воскликнул доктор. — Мы поработаем вместе.

Работы было страшно много, и Лева никогда не забудет, как, истомленный участием в комиссовании больных, обходами, изучением истории болезни, доктор Крих во время одного из обходов наклонился к больному и сам потерял сознание — упал у койки. Лева оказал первую помощь до крайности переутомленному врачу, уложил его на койку, предложив отдохнуть,

— Как я могу отдыхать, что вы! — говорил пришедший в себя после обморока Крих. — Ведь больные ждут меня, я должен, я могу им помочь…

И он продолжал трудиться из последних сил.

Его чуткость поражала Леву. Когда умирал человек, он требовал, чтобы дежурный фельдшер сам, а не другие фельдшеры, констатировал смерть умершего, и когда однажды Лева дежурил по всему лазарету и ему фельдшер, дежуривший по одному из бараков, сообщил, что такой-то умер, а Лева был лишен возможности немедленно удостовериться к смерти, доктор Крих, как он ни был занят, сам пошел в морг смотреть покойника.

Везде он требовал точности, аккуратности и даже, если уместно так выразиться… красоты. Однажды он пришел в то отделение авитаминозников, которое вел Лева, Зашел в приемку. Дело было уже под осень, и время от времени топили железную печь.

— Смирнский! — воскликнул он, — Неужели вы не замечаете, что здесь непорядок?

Лева посмотрел на бутыли с лекарствами, истории болезни — кажется, все было и порядке.

— Не вижу, — ответил он.

Доктор Крих наклонился и стал аккуратно, полено к полену, укладывать дрова, лежавшие у печи:

— Поймите, в нашей жизни так мало красивого, мы должны стремиться к тому, чтобы все лежало аккуратно, тогда и работать легче будет.

Так говорил этот старый врач. Лева был благодарен Богу, что на первых шагах своего медицинского поприща он имел таких прекрасных старых врачей, опытных руководителей, как хирург Троицкий, доктор Чапчакчи и, наконец, доктор Крих. У них Лева многому мог научиться, и не только врачеванию в собственном смысле этого слова, но и отношению к больным, и той жертвенности, которою отличались старые врачи.

Настал день, когда по каналу прошли первые суда. Труженики ликовали — это был и их праздник. Кроме зачета рабочих дней, многих освободили досрочно, многим скинули срок. Леве сбросили один год заключения. Многие и многие собирались, прощались и уезжали домой. С другой стороны, ввиду того, что работы кончались, заключенных готовили этапом перебрасывать в другие лагеря. Жаль, до слез было жаль и неохота прощаться с другими братьями и сестрами, с которыми вместе делили радости и горести.

Как-то раз, когда Лева занимался с больными, он увидал, как мимо лазарета гнали этап: там были братья-белорусы. Он выскочил в халате и побежал за этапом, часовые пропустили его. И он обнимал, целовал отъезжающих братьев. Сыпались пожелания благословения и главное взаимное пожелание: «Будь верен до смерти…»

Казалось, у Левы, так вес думали, было все спокойно, и тот конфликт, который произошел с Евангелием, был исчерпан. На самом деле это было не так. Каждый месяц, я иногда и чаще, в глухую полночь он просыпался от толчков: на него был направлен свет электрических фонарей, кругом стояли военные.