В Иродовой Бездне (книга 2)

С тяжелым сердцем вернулся Лева в лагерь. По Слову Божию, Лева должен был сначала побеседовать с этим братом один на один, а потом, если тот не послушает, то сказать другим. Но так как возможность снова попасть на станцию Леве не представлялась, он не выдержал и поделился с братом-пресвитером. Тот сказал, что знает этого брата; по его словам, это был хороший и ревностный брат. Но, обольстившие» удобным местом, заняв положение снабженца, он, видимо, решил приспосабливаться к людям и нравам мира, чтобы его не сняли с этой выгодной и сытной работы.

— На скользкий путь встал брат! — сокрушенно вздохнул пресвитер. — И вот — поскользнулся! Нужно молиться о нем. Ты пока другим братьям не говори, а представится случай встретиться с ним — побеседуй.

Случай этот вскоре представился. Отведя брата в сторону, Лева уселся с ним на бревно и прямо спросил:

– Вы, брат, покуриваете?

Тот опустил голову:

– Да, курю…

– И давно с вами случилось это несчастье?

– Вот с полгода, как стал здесь работать…

– Ну, скажите, что же вас заставляет брать в рот эту мерзость? Брат начал оправдываться.

– Знаете, работа по снабжению здесь очень нервная, сплошные неприятности: то одно, то другое. То грузчики бочку нарочно разобьют, то тащат… Ну, чтобы не психовать, я и решил… как лекарство. Говорят, курение успокаивает нервы. Попробовал — в самом деле успокаивает.

– А знаете ли вы, что, помимо того, что табак — яд, вредит легким, здоровью, знаете ли вы, что курить — это значит грешить? Вот вы — верующий в Евангелие, в Христа. Неужели же ничто внутри вас не говорит вам, что вы поступаете нехорошо, что курение не угодно Богу?

– Обличает, и я уже несколько раз пытался бросить курить, но не могу — втянулся.

– Так вы бы молились Богу, просили бы у Него сил, — посоветовал Лева.

– Молился, да ничего не помогает…

– Мне очень жаль вас, дорогой брат. — И Лева привел куряке слова Христа о соблазнах, которые должны прийти в мир, но горе тем, через кого они приходят. Брат слушал, не возражая и не оправдываясь. Судя по всему, он чувствовал себя в этом разговоре весьма неловко.

Из дальнейшей беседы выяснилось, что брат начал курить не столько потому, что хотел успокоить взбудораженные нервы, но главным образом из-за того, что узнав, что он верующий, его хотели снять с работы. И он, чтобы замаскироваться и сделать вид, что он такой же, как все, взял папирос; и закурил.

Брат обещал постараться бросить курить, просил не говорить об этом другим верующим. Лева сказал на это, что пресвитер уже знает.

Однако своего обещания бросить курить он так и не сдержал, Братья посоветовались между собою и решили с ним не приветствоваться.

Глава 26. Нервы подвели

Удивительной была Ольга Владимировна! Всегда тихая, невозмутимая, спокойная, всегда со всеми ласковая. У Левы же был совсем другой характер — пылкий: он на все реагировал быстро и резко. Работая день и ночь, недосыпая, он чувствовал себя утомленным и ему порой не хватало приветливости и ласковости в отношении к больным. Юноша, осознавая это, часто испытывал угрызения совести.

А в работе было столько затруднений: то не хватало медикаментов — хоть руки опускай; те в больничный паек не отпускались продукты, которые полагались по норме: масло и мясо заменяли рыбой, но пойдет Лева на склад — там есть и масло, и мясо. Выясняется, что это припасено для лагерного начальства и для заключенных инженерно-технических работников. Лева вначале разговаривает спокойно, требует, чтобы больным выписали мясо, а потом, когда видит, что уговоры не действуют, начинает повышать голос, сердиться. Посердится и уходит с тяжелым сердцем:

— Какой же я христианин? — винит он потом самого себя.

В лазарете скоро создалось тяжелое положение: поток больных не уменьшался, а непрерывно рос, мест же для госпитализации совершенно не хватало. Если на Беломорканале в подобном случае быстро развертывали дополнительные палатки и то с госпитализацией встречались большие затруднения, то здесь новых палат не открывали, а требовали выписки еще не поправившихся, неокрепших больных.

Бывало, на Беломорском канале, когда не хватало мест и подвозили все новых и новых больных, заведующий лазаретом вызывал завхоза и сестру-хозяйку и спрашивал, есть ли топчаны, белье и постельные принадлежности для вновь поступивших, и когда они отвечали «нет», доктор садился на стул, хлопал себя обеими руками по ляжками и начинал дико, неудержимо хохотать. Такой заразительный смех истерического характера захватывал и завхоза, и медперсонал. Все начинали хохотать — громко, неудержимо.

— Так значит, нет ничего, а есть только больные? — восклицал доктор Чапчакчи и опять наминал сотрясаться от неудержимых припадков смеха.