В изгнании

Мы устали от временного жилья на улице Лафонтена и подыскивали другую квартиру, которая могла бы стать более стабильным жилищем. В глубине квартала Отей на улице Пьер Герен, в самом конце ее, мы обнаружили старинную конюшню, переделанную в жилой дом. Он требовал ремонта, к тому же был без всяких удобств, но место показалось нам приятным – с высокими деревьями, окружавшими маленький дворик, мощенный неровными камнями.

Снять дом еще полдела, надо было привести его в порядок. Я подрядил для этого бригаду русских рабочих.

Это было весной 1943 года. Мы провели в Париже зимние месяцы, но когда холода смягчились, вернулись в Сарсель, где сад, возделанный Гришей и Дениз, приносил нам драгоценную поддержку в то время, когда проблема питания с каждым днем все больше обострялась. Я часто приезжал из Сарселя в Париж и проверял, как шли работы.

Настала осень, но дом был далеко не готов. В декабре мы все еще жили в Сарселе, именно тогда у меня появились сильные боли в левой ноге. Приглашенный врач определил артрит и посоветовал мне показаться хирургу в Париже. Старое такси, переделанное в санитарную машину, отвезло меня на улицу Пьер Герен, где еще не было налажено отопление и не закончен ремонт крыши. Я никогда не забуду первые ночи, проведенные в новом доме. Гриша где-то нашел старую печку, она дымила так, что из-за угрозы отравления угарным газом все окна приходилось держать открытыми день и ночь. Поскольку к тому же шел дождь, мы не только дрожали от холода, но и спали под зонтом.

Хирург, осмотревший меня, объявил, что мне без сомнения придется соблюдать постельный режим несколько месяцев. Друзья, испуганные нашим неустроенным бытом, советовали мне лечь в больницу, но поскольку я не нуждался ни в каком особом уходе, а Ирина была великолепной сиделкой, я предпочел остаться дома. Моя неподвижность и все еще идущий ремонт не помешали нам весело отпраздновать Рождество, и новогодняя ночь прошла за питьем и пением с русскими друзьями, принесшими гитары. Улица Пьер Герен никогда такого не слыхала!

Наш тупик представлял собой необычный маленький мир. В основном здесь было тихо, не считая шумных перемен в соседней с нами школе. Тогда улица наполнялась криками, которые дети всегда издают просто так, без определенной цели (если не подозревать, что их цель – свести с ума всех, кто их слышит). Поначалу мы опасались, что не сможем там жить. Но в конце концов мы приспособились к этим детским воплям, и они служили нам часами. Утром тупик был местом свидания всех собак и кошек квартала, а вечером – влюбленных. В немногих домах тупика жили тихие люди. Среди наших соседок была пожилая дама, страдавшая от ревматизма. Видя, как она несла утром ведро, такая скрюченная, что с трудом ходила, никто не мог бы и представить, какой свет озарял эту несчастную жизнь. Каждую субботу, сидя у окна, она поджидала прихода навещавшего ее друга. Он неизменно появлялся из-за угла, напевая: «Вот он я, вот он я». Это был бывший музыкант, живущий в Руане. Он приносил ей небольшие подарки, немного провизии, бутылку вина; помогал по хозяйству, готовил еду и играл на корнете-а-пистон. Затем уходил. В конце улицы он оборачивался, чтобы в последний раз махнуть ей рукой. Она улыбалась ему из окна и провожала взглядом, пока он не исчезал… И начинала ждать снова.

А как не вспомнить о консьержке тупика, Луизе Дюсиметьер! Она могла бы иметь успех в театре в роли Полины Картон. Чем был бы тупик на улице Пьер Герен без этой семидесятилетней резвой особы с розовыми щеками и злыми глазами? Весь день она трудилась, подметала наш двор, наш дом и все лестницы в тупике. С ее энергией могла сравниться только ее фантазия. Она не только наводила чистоту с утра до вечера, но также стирала белье, даже если оно было чистое, пересаживала наши цветы на школьный двор, а из школьного двора – к нам. Она готовила мне, когда я оставался один, и баловала меня какими-нибудь вкусными мелочами. Возвращаясь из магазина, она приносила нам сенсационные новости: что правительство решило снести Эйфелеву башню, или что детская коляска, въехав в витрину «Прекрасной садовницы» со скоростью ста километров в час, привела к гибели многих людей.

Луиза Дюсиметьер звала меня: «господин принц», мою жену – «госпожа графиня», а мою замужнюю дочь – «мадемуазель». Мой друг монах-доминиканец, приходивший ко мне, был «господин монах», а чтобы стать «господином профессором», достаточно было просто одеться клерком. Когда я выходил, я всегда просил ее записывать имена тех, кто будет звонить по телефону в мое отсутствие. Однажды она сообщила, что мне звонил посол.

– Какой посол?

– Не знаю.

– Тогда откуда же вы знаете, что это посол?

– Потому что у него был голос посла.

Но венец ее фантазии – рассказ о том, как она вместе с президентом Франции возложила под сводами Триумфальной арки цветы на могилу ее племянника, Неизвестного солдата.

* * *