В изгнании

В прошлом мне не раз случалось оказываться в неловком положении по вине людей, которые беззастенчиво узурпировали мое имя. Последнее злоключение этого рода, случившееся со мной, приняло совершенно комический оборот. Начало истории – а она тянулась годы и кончилась лишь во время войны – восходит к временам, когда мы еще жили в Булони. Назвавшись Феликсом Юсуповым, некий предприимчивый персонаж соблазнил венгерскую девицу по имени Фатима, жившую в Будапеште. Не удовольствовавшись простой узурпацией моего имени, он, оставляя ее, дал ей мой адрес. На меня обрушилась лавина писем – страстных, неистовых, отчаянных, где о наших безумных ночах Фатима писала в выражениях, свидетельствовавших о высокой оценке любовных возможностей ее партнера. Она с чувством вспоминала вечер, который «мы» провели в ночном кабачке Будапешта, где я танцевал на столе в черкесском наряде, кидая кинжалы над головами присутствующих. Я ответил на первое письмо этой неистовой влюбленной, разъяснив ей, что она принимает меня за другого. Безуспешно. Ее первые письма были написаны по-немецки, но вскоре она стала писать на французском – и каком французском! – сообщив, что она «учить эта изик, шоб периехат с маман» жить ко мне и выйти за меня замуж! Она ожидала лишь визу, которую запросила у венгерского консула в Париже. Фотография, которую она мне прислала, представляла особу весьма в теле, с завитыми волосами и не слишком юную на вид. Ее письма всегда содержали списки покупок, которые она считала необходимыми для нашего будущего общего жилища: «Купит пасуд, торелик, кострул, гаршки и эта модны штюки для стакан…»

Она хотела также улей, чтобы «слюшат жжжжюжжю пшолка». Наконец, следовало описание брачной комнаты. Она потребовала большую, шикарную кровать с очень толстым матрасом и кружевным испанским покрывалом. Испания также должна была поставить для нее шаль с бахромой и золотые серьги со сверкающими бриллиантами. В последних письмах говорилось о ее скором приезде и предписывался церемониал встречи: «Я вас просить шобы вы ждат нас с мажордом весь дни.»

Я не очень беспокоился об этом, но вдруг меня пригласили к венгерскому консулу, желавшему знать, точно ли я жду этих двух дам, и должен ли он послать им визы, которые они запрашивают. «Ни в коем случае! – вскричал я в ужасе, – Это сумасшедшая, которая преследует меня письмами уже несколько лет, принимая меня за другого!»

Маленькое последствие большой катастрофы: понадобилась всего-навсего мировая война, чтобы оградить меня от приезда Фатимы и ее матери!

* * *

Парижское метро, ставшее во время войны единственным видом транспорта, часто оказывалось местом неожиданных встреч. Так я неожиданно увидел среди густой толпы моего аргентинского друга, которого уже много лет как потерял из виду. Марсело Фернандес Анчорена представил меня своей жене, бывшей с ним, и пригласил нас с Ириной завтракать. Они недавно поселились на авеню Фош.

Надо сказать, что супруги Анчорена были не похожи друг на друга. Хортенсия была живой и веселой, она много и звонко смеялась. Марсело – весь в полутонах. Он чаще всего молчал, а говорил с легким сомнением, словно подыскивал точные слова для выражения тонкой мысли; его голос звучал немного глухо. Она лучилась энергией, он – сплошная тайна. Их жилище отражало характер обоих. «Я хотела жить как на сцене, среди театрального декора», – сказала мадам Анчорена. Она полностью осуществила свое желание. В занавесе, поднимавшемся перед началом пьесы, не было нужды. Три грации, украшавшие двери, расступались, пропуская актеров; либо актеры появлялись на балконе или на одной из лестниц с белыми балясинами и перилами из черного бархата. Пьеро и Коломбина, улыбавшиеся на ширме Кристиана Берара, оживали, чтобы под звуки мелодии «Под лунным светом» сыграть легкую и грустную пьеску.

Создателей этого декора звали: Андре Барсак, Жан Кокто, Пикассо, Брак, Тушаг, Матисс, Дюфи, Кристиан Берар, Джорджио Кирико, Жан Ануй, Леонор Фини, Люсьен Куто… Пожалуй, довольно. Андре Барсак, теперь директор «Ателье», создал всю причудливую архитектонику интерьера. Он также предложил эскиз росписей, где повсюду, поскольку шла война, был нарисован голубь мира.

В будуаре Хортенсии была дверь из венецианского стекла, расписанная по мотивам балета «Ночные девы» Жана Ануя. Композицию, похожую на страницу старинного манускрипта, создала художница Леонор Фини, автор костюмов кошек. Ануй написал там своей рукой либретто балета, а Жан Франсе – несколько нотных строчек. Но самым удивительным предметом в этом удивительном доме был, несомненно, рояль, расписанный Жаном Кокто. В нем пряталось радио, странное существо, загадочное, как сфинкс. «Это мое дитя», – сказал Кокто. Внутри рояля, под изображением звездного неба он написал в конце посвящения: «Лишь бабочки ночной нам голос слышен…»