В клетке. Вирус. Напролом

– Точно. В общем, мы с друзьями сели в машину, нашли какую-то дорогу, где не было блокпостов, и рванули на вечеринку. Когда мы пришли туда, мне показалось, что никто там больным не выглядит, а значит, ничего со мной не случится. Домой я вернулась около трех ночи, папа меня ждал. Он решил, что я пьяная, и попросил дыхнуть. Я кашлянула ему в лицо, как последняя дрянь, и завалилась спать. – Она отпила виски, а я уже знал, что последует дальше. – Через три дня мне показалось, что все мое тело вспухло. Поднялась температура, саднило горло, и очень болела голова. Отец чувствовал то же самое. С мамой и сестрой все было в порядке, и папа заставил их поехать к маминой сестре, чтобы не заразиться.

– Не очень хорошая идея, – осторожно заметил я. – Они могли быть уже заражены, только симптомы пока не проявлялись. Именно поэтому синдром клетки распространился так широко.

– Да, – согласилась Ванн. – Но в то время еще никто не знал, как это происходит. Они уехали, а мы с папой смотрели телевизор, пили кофе и ждали, когда нам станет лучше. Через пару дней мы оба решили, что худшее позади.

– А потом менингит, – вставил я.

– А потом менингит. Я думала, у меня голова взорвется. Отец позвонил девять-один-один и обо всем рассказал. Они пришли к нам в защитных костюмах, схватили нас и отправили в больницу Уолтера Рида, куда отправляли всех со второй стадией вируса. Я пролежала там две недели и чуть не умерла вначале. Мне ввели какую-то экспериментальную сыворотку, я билась в судорогах и стискивала зубы с такой силой, что сломала челюсть.

– Господи боже мой. А что случилось с вашим отцом?

– Он не поправился. Менингит выжег его мозг. Отец впал в кому через пару дней после того, как нас привезли, и умер спустя месяц. Я была рядом с ним в тот момент, когда его отключили от системы.

– Мои соболезнования.

– Спасибо, – сказала Ванн и отхлебнула еще. – Но самое поганое в том, что мой отец был одним из тех людей, кто очень активно выступал за передачу своих органов для трансплантации после смерти. Но когда он умер, нам не позволили пожертвовать ни один из его органов. Не хотели, чтобы кто-нибудь получил его почки, а с ними и синдром Хаден в придачу. Мы спросили в больнице, может, им нужно его тело для исследований, но нам ответили, что тел у них уже хоть отбавляй. Поэтому мы в конце концов его кремировали. Папе бы это очень не понравилось.

– А что с мамой и сестрой? – спросил я. – Они заболели?

– У Гвен продержалась небольшая температура три дня, и все. Мама вообще не заразилась.

– Это хорошо.

– Ну да. А потом я три года проходила курс терапии, потому что винила себя в смерти отца и занималась саморазрушением.

– Вы не виноваты в его смерти… – начал было я, но Ванн сразу остановила меня, подняв руку:

– Поверьте мне, Шейн, все, что вы скажете на эту тему, я слышала уже тысячи раз. Вы только меня разозлите.

– Хорошо, не буду, – сказал я. – Простите.

– Все нормально. Просто дайте мне дорассказать. – Еще глоток. – В общем, так или иначе, в какой-то момент обнаружилось, что те немногие, кто выжил на второй стадии заболевания и не получил синдром клетки, могут интегрироваться – то есть использовать свой мозг для переноса чужого сознания. В больнице Уолтера Рида сохранились мои данные, поэтому меня нашли и попросили приехать на обследование. Я приехала. И там узнала, что, по словам одного из лаборантов, у меня «охрененно крутой» мозг.

– Неплохо, – сказал я.

– Да, – согласилась Ванн. – Меня попросили стать интегратором. В то время я типа училась на биолога в Американском университете, но на самом деле в основном торчала на наркоте и трахалась напропалую. Ну, я и подумала: почему нет? Во-первых, если я стану интегратором, НИЗ оплатит мне оставшиеся годы обучения и возместит половину из моих уже взятых студенческих займов. Во-вторых, после учебы я гарантированно получу работу, что в наше время становится все труднее даже для выпускников колледжа, причем работу постоянную. И в-третьих, я подумала, что отец гордился бы мной, и поскольку я убила его, то должна сделать это ради него.

Ванн вопросительно взглянула на меня, словно ожидала, что я снова заговорю о ее невиновности. Я промолчал.

– В общем, пока я доучивалась в университете, мне в голову имплантировали нейронную сеть. Первые несколько дней после этого меня мучили панические атаки и ужасные головные боли. Такие же, как тогда, с менингитом. – Она сделала круговое движение рукой возле головы. – Это чертовы провода становились на место.

– Знаю, – сказал я. – Помню, как это было. Если тебе ставят сеть в раннем детстве, потом испытываешь очень веселые ощущения, когда она шевелится в мозгу, пока ты растешь.

– Похоже на страшный сон. Когда мне вставляли сеть, то сказали, что в мозгу нет нервных окончаний, а я им сказала, что они обкурились, потому что мозг – это один большой нерв.

– Верно подмечено.