В Коктебеле никто не торопится

– Составляю тебе стопроцентное алиби, – прошептал он. – Как истинный джентльмен, я не могу допустить, чтобы ты соврала своей матери. Ты сказала, что у тебя свидание, и у тебя свидание. Ты сейчас позвонишь, что остаешься на ночь, и я намереваюсь сделать так, чтобы эта ночь не прошла впустую.

«А почему бы и нет? – подумала вдруг Полина. – Он приятный. У него хорошая фигура, от него хорошо пахнет, у его губ мятный привкус, как будто он совсем недавно чистил зубы. Хотя, наверное, чистил. Он же выходил в ванную. Мы с ним прекрасно провели сегодняшний день, и он уже дважды высказывал готовность обо мне заботиться. Последний пункт нужно особо принять во внимание, потому что до этого никто и никогда такого желания не изъявлял. Не считая папы, разумеется. И нужно сказать самой себе правду: мне приятны его прикосновения, мне приятны его поцелуи, и я совершенно не против лечь с ним в постель. Падшая я женщина!»

Дойдя до этой мысли, она тихонько засмеялась и ответила на поцелуй Никиты с горячностью, которой от себя не ожидала. Уже довольно долго она воспринимала занятия любовью как необходимость, не очень нужную, хотя и довольно приятную. Прикосновения верного Сереги в последнее время вообще оставляли ее холодной. Она всегда чувствовала себя слишком усталой для того, чтобы получать от секса настоящее удовольствие. Ей было жалко тратить время, отведенное на короткий отдых, на такое глупое и бесполезное занятие, поэтому она всегда старалась, чтобы начавшиеся акробатические этюды в постели были как можно короче и заканчивались быстрее. В нужных местах она стонала, в нужных чуть выгибалась, в нужных, наоборот, обмякала. В общем, в тех случаях, когда ей удавалось себя заставить ответить Сереге взаимностью, точнее, в тех случаях, когда ей не удавалось от него отделаться, он оставался доволен ее реакцией на свои ласки. То есть имитацией ее реакции.

Сейчас ей не приходилось ничего имитировать. Жаркая волна, похожая на морскую, зарождалась под его губами, шла по ее прохладной, несмотря на проведенный на солнце день, коже, нарастала, поднимаясь бурлящими водными бурунчиками, закручивалась в воронку, разместившуюся где-то в середине живота. В эту воронку с ревом и гулом уходили страхи, волнения, тоска по папе, усталость от бесконечной работы, а главное – от непосильного бремени ответственности за маму, за Олю, за всю семью, в которой она осталась старшей.

Морские волны теперь заливали голову. Они бурлили и пенились, смывая все плохое и оставляя после себя ощущение ничем не замутненного счастья. Губы Никиты, его руки, казалось, были везде. Они, как морская вода, проникали во все, даже самые укромные уголки ее тела. Лизали, ласкали, теребили, набегали и вдруг оставляли в покое, чтобы снова настичь, поймать в свои сети, утопить, растворить в себе без остатка.

Полина и плакала, и стонала, и рычала. Если бы у нее вдруг нашлось время подумать, то она, наверное, застеснялась бы своего бесстыдства, испугалась бы его. Но думать было некогда. Все ее мысли, чувства, разум и сознание были заняты мужчиной, который на широкой кровати Дома писателей вытворял с ней все, что хотел. Она чувствовала себя рабыней, невольницей, царицей, королевой. Она знала, что желанна, и не было ничего приятнее и великолепнее этого взявшегося невесть откуда знания.

Она не понимала, сколько времени продолжается безумство, в которое она оказалась вовлечена, но, когда оно внезапно закончилось, прервалось ее острым криком, разорвавшим уже по-настоящему ночную тишину за окном, ей показалось, что с того момента, как она зашла в гостиничный номер Никиты, прошла целая жизнь. И возврата к жизни прошлой ей совсем не хотелось. Не было в ней ничего хорошего.

– Ух, какая ты, – сказал писатель, легко куснув ее за плечо и без сил упав рядом на белоснежную подушку. – Ух, ты какая, оказывается. Хотя я сразу это понял. Тихоня тихоней. А в глазах огонь.

– Не смущай меня. – Полина натянула на голову простыню, чтобы укрыться от его горящего, ласкового и насмешливого одновременно взгляда. – Если бы меня видела моя мама, у нее случился бы разрыв сердца. Она все тешит себя надеждой, что я у нее скромная девочка.

– Она тебе льстит, – сообщил он и стянул простыню с ее раскрасневшегося личика. – Ты та еще оторва, которая охотно общается с преступным элементом, легко распоряжается тысячами долларов, принимает в дар изумруд стоимостью в небольшой автомобиль и умеет пробудить интерес в мужчинах.

– Ты о себе говоришь во множественном числе? – лукаво спросила она.

– Нет, наш пляжный товарищ Костик тоже смотрит на тебя с большим интересом.

– Не ври, – возмутилась Полина. – Мы с ним просто подружились.

– Пони, ну я же не слепой. – Никита вдруг широко зевнул и поудобнее улегся на широкой кровати. – Но ты не думай, я не ревную. Я завоевал тебя в честной борьбе, и теперь ты мой трофей. Как говаривали древние, «оmnes vincit accipit». Победитель получает все.

– Это латынь? – уточнила Полина, уважительно глядя на него.

– Ага. – Он снова зевнул. – Слушай, Пони, давай спать, а? Ты меня заездила сегодня. Я устал.