В колыбели с голодной крысой

В Хэррисберге мы остановились перекусить гамбургерами с кофе и размять ноги. Уолтер пофлиртовал с официанткой, длинноногой рыжей девушкой с зелеными тенями на веках, и я с досадой отметил, что теперь уже ощущал себя двенадцатилетним и едва ли не удивлялся, что мои ноги доставали до пола. После Хэррисберга мы проехали по двадцать второму шоссе до Эллентауна и повернули на платную дорогу, в северном направлении. Затем по одиннадцатому шоссе — до границы штата Нью-Йорк и там, в Бингемтоне, мы остановились на обед.

Уже стемнело, когда мы вышли из ресторана и направились к машине, но Уолтер сказал:

— Думаю, мы можем добраться до места сегодня. Осталось одолеть около ста пятидесяти миль. А позади осталось почти триста пятьдесят.

Последний отрезок пути до Сиракьюса я дремал. Восемь часов сидения в автомобиле, перемежающиеся периоды разговора и молчания и зелено-черный пейзаж за окном утомили меня. Я чувствовал себя разбитым, мне не хватало воздуха, как накануне в душном Вашингтоне. После Бингемтона я заснул.

Когда Уолтер разбудил меня, я не мог понять, кто он такой и куда меня занесло. Сквозь окошко машины я увидел ровную синюю стену с красной дверью и окно с желтыми жалюзи, залитые светом прожектора, идущим откуда-то из-за моей спины. Огромный улыбающийся детина тряс меня за плечи, приговаривая: “Мы приехали”.

Я выпал из реальности всего на несколько секунд и первой узнал панель управления “форда”. Потом я узнал Уолтера, а потом догадался, что строение передо мной — мотель.

— Задремал, — сказал я и сел.

Во рту пересохло, спина и плечи ныли. Неуклюже, как инвалид, выбравшись из “форда”, я стоял, щурясь от света, — прожектор был укреплен у основания дорожного знака и был направлен на мотель, а Уолтер тем временем открывал багажник. Он окликнул меня, велев забрать свой чемодан.

Мы поселились в номере на двоих — две кровати в одной комнате, разделенные ночным столиком красного дерева на гнутых ножках с лампой под плиссированным абажуром. Уолтер скинул одежду и отправился принимать душ, а я чувствовал себя таким усталым, что не чаял добраться до постели. Шатаясь, я подошел к ближайшей кровати и плюхнулся на нее. Последнее, что я помнил перед тем, как погрузиться в сон, был шум льющейся воды.

Глава 3

По-настоящему я рассмотрел Уиттберг на следующее утро, когда мы пошли завтракать. Уолтер сообщил мне демографическую статистику. Из девятитысячного городского населения три с половиной тысячи человек работали на обувной фабрике “Макинтайр и К°”. Остальные пять с половиной тысяч составляли их жены, а также слесари, врачи, плотники, бакалейщики, учителя, рассыльные, обслуживающие первые три с половиной тысячи жителей. Таким образом, обувная фабрика была единственной причиной существования всего города.

Он был расположен в десяти или двенадцати милях от Уотертауна, на берегу Черной реки. Река, которая и в самом деле была черной, делила город пополам, и в одном месте — поскольку это был скорее ручей, чем река, — ее оседлало одно из зданий обувной фабрики. Но хотя река и делила город естественным образом, не по этой границе проходил его социальный водораздел. Река текла с востока на запад, а середину города пересекал Харпер-бульвар, расположенный в направлении север — юг. Фабричные здания и дома низшего класса находились к западу от Харпер-бульвара, а более зажиточная часть города лежала к востоку от него. Сам же Харпер-бульвар, который представлял собой часть безымянного ответвления третьего шоссе, целиком принадлежал центральной части города, на нем помещались два кинотеатра и “Вулворт”, но не было “Крисге”[2].

Уиттбергский мотель располагался в южной части города, на шоссе, которое переходило в Харпер-бульвар метрах в двухстах севернее. Приняв утренний душ, мы с Уолтером сели в “форд”, проехали эти двести метров и остановились позавтракать в ресторане-закусочной “Сити Лайн”. На “форде” не было никаких опознавательных знаков профсоюза, поэтому никто не обратил на нас особого внимания. Люди, которых я видел на улице и в обитой зеленой материей закусочной, выглядели угрюмыми и уставшими от работы, в их одежде преобладали унылые тона. Было жарко, но не так влажно, как в Вашингтоне. Десятичасовой сон освежил меня и вернул мне ощущение моего настоящего возраста. Глядя в окно закусочной, я увидел пожилого прохожего, который вытирал шею красным носовым платком. Доедая яичницу с колбасой, я пытался вспомнить, когда в последний раз видел красный носовой платок.