В командировке

В темном купальном костюме Катя выглядит очень стройной; она бежит к воде, мелко перебирая ногами и подпрыгивая. Гоги идет позади, как борец на арену, покачивая плечами и приосаниваясь.

В конце отмели нас встречают тяжелые волны. Они приближаются с глухим шумом, приподнимают и обдают крупными солеными брызгами. Катя вскрикивает, Колька визжит от восторга. Волна проходит и сзади обрушивается на мелководье с таким звуком, словно разрывает материю.

Я задержался в море, и когда вышел на песок, остальные уже одевались. Обрывки разговора долетели до меня, еще оглушенного волнами и ветром.

— А все оттого, что ты работаешь в каком-то глупом красильном цехе, — наставительно говорит Катя. — Тоже профессия! Был бы кем другим, — ну, из основных рабочих, — и говорили бы с тобой по-другому! Правда, Гоги?

— Вы, Катико, говорите, как мудрый Сулейман в восточной сказке, — отвечает Гоги. — Если б Женя был начальником цеха или хоть бы падишахом…

— Если так рассуждать, — мрачно возражает Женя, — тогда все пойдут в электросварщики. Выйдет чепуха.

— Вовсе не чепуха! — сердится Катя. — Попробовали б они так говорить со мной! Да я бы…

— Уж ты бы! — ворчит Женя. — Расхвасталась!

— Ничего я не хвастаюсь! — вспыхивает Катя. — А ты, Женька, не мужчина, а тряпка! Простокваша! Вот! Ну, я пошла. Вы меня проводите, Гоги?

— Я… сейчас, Катико! — смущенно отзывается Гоги.

Катя медленно идет к соснам, а Гоги тихонько спрашивает:

— Ты, Жения, не будешь обижаться, что я провожаю Катико? Нет? Правда?

Женька только пренебрежительно дергает плечом.

— Я приду вечером к тебе, Жения, — говорит Гоги. — Можно?

— Приходи, — отвечает Женя.

Гоги и Катя уходят. Мы слышим, как Гоги негодует:

— Разве можно сказать человеку «простокваша»?! Зачем обижать человека? Аи, нехорошо, Катико!

Он идет возле Кати, и они пропадают в прибрежных соснах.

Вскоре уходим и мы. Женя мрачен, он даже не отвечает на Колькину болтовню.

— Дядя, — говорит Колька, — идемте с нами обедать. Мама сказала, чтобы вы приходили.

— Нет, нет! — отвечаю я. — Мне нужно зайти еще в одно место… по делу. Всего доброго!

На самом деле мне никуда не нужно. Обедаю в первом ресторане, который попадается на пути, а затем иду по улице без цели.

В конце концов оказываюсь в полупустом летнем театре, сбитом из досок, где в щели проникает вечерняя прохлада. Смотрю, как под сценой над крошечным ночником потешно жестикулирует дирижер — то быстро-быстро выбивает из чего-то пыль, то будто манит кого-то, то всплескивает руками, то раскрывает объятия, то отгоняет комаров и сердится. Кажется, он не замечает происходящего на сцене; ему некогда, он озабочен, взволнован и потому мечется над своим ночником.

Когда оркестр на минуту смолкает, становится слышно, как порхающая на сцене балерина прыгает с глухим стуком, я слышу и тяжелое, прерывистое дыхание. Но заиграл оркестр — и снова на сцене легко и непринужденно порхает хорошенькая улыбающаяся женщина.

На пути домой нарочно спускаюсь к морю. Волнение стихло. В темноте шевелится и вздыхает море. Отражение звезды дрожит, вытягивается полоской и пропадает; тихое бульканье слышится во тьме.

Уже раздеваясь, я услышал сдержанные голоса под окном. Казалось, там спорят. Один из говоривших повысил голос, в нем прозвучала боль.

— Зачем обижаешься, генацвале? Я бы знал, я бы не провожал Катико! Когда партизанили в Полесье, ты не обижался на меня; когда решили ехать не в Грузию, а сюда, ты не обижался. А теперь…

— Я тебе про Фому, ты мне про Ерему! — прервал другой. — При чем тут Катя? Чего ты путаешь?

— Ай, нехорошо!

— Я тебе русским языком говорю: если ты вправду друг, помоги мне сделать вот это… Ты же в механическом цехе, у тебя все под рукой.

— Где я возьму доски, валики, болты? Мне разве дадут?

— Бери где хочешь, только помоги.

— Разве я сказал «нет»?

— Значит, сделаешь?

— Сделаю, кацо!

Разговор оборвался.

5

Я решил помочь Евгению всем авторитетом представителя центральной газеты. Но меня опередили события.

Приближался обеденный перерыв, когда я пришел на территорию верфи. Красавец «Дельфин» был виден издалека. Мне захотелось обойти его кругом. Вскоре я раскаялся — препятствия подстерегали на каждом шагу.

— Посторонись! — кричали мне.

Пронзительным дискантом свистел, проезжая, подъемный кран. Я спотыкался о неубранные листы железа. Земля возле теплохода была в красных каплях краски.

Этакая махина! Только здесь, на стапелях, можно по-настоящему оценить его размеры: когда теплоход в море, вода скрывает большую часть корпуса.

Я стоял, задрав голову, под стремительным носом «Дельфина», любовался якорными бухтами, похожими на раскосые прищуренные глаза, когда на меня налетел человек. Он отскочил, не извиняясь, и побежал дальше. Мельком я увидел лысую голову и круглые очки в тонкой стальной оправе.

— Да как он посмел?! — прокричал человек, исчезая за подъемным краном.

Минуту спустя туда же пробежал расстроенный подросток. Он поддерживал руками не по росту большую спецовку, покрытую красными, черными, белыми, оранжевыми кляксами; казалось, на ней, как на палитре, смешивали краски.