В краю молчаливого эха

Так что мне вторым шагом следовало договориться о том, чтобы «прилепиться» к каравану.

Народные гулянья разгорались, как и костёр. Шум, гам, смех… Местные жители явно сговорились «разбудить» весну.

В одном месте устроили пляски да хороводы, в другом — мужчины боролись, в третьем — детишки гонялись друг за другом… Из-за всего этого пошла кругом голова и я выпустил из виду Прутика. Оказалось, что он, как говорится, пристроился с краю в какой-то молодёжной игре — сорви платочек. Парни пытались с разбега достать до разноцветных кусочков ткани, прикреплённых на высокой перекладине. Тех кому удавалось их сорвать, толпа приветствовала радостными вскриками, а неудачников — «пристыжали» забавными местными шутками, суть которых я понимал лишь по жестам. Некоторые из парней дарили сорванные платки понравившимся им девицам.

Семён стоял с открытым ртом и глупо улыбался, глядя на эту забаву Пока я пробирался к нему, его вытолкнули в круг и стали подзадоривать. Прутик стеснительно потупил взор, хотя было видно, что он, в общем-то, и не против поучаствовать в праздничной забаве.

Но от меня не утаилось то, что Семён всё-таки отчего-то грустил. Я отнёс это к тому, что он, очевидно, никогда не путешествовал в чужих далёких краях, и от того скучает по родным местам.

Прутик приготовился и быстро рванул с места. Его лицо сосредоточилось, выдавая внутреннее волнение, и через несколько секунд парнишка достиг заветного места и подпрыгнул, что ест мочи.

До платка он не достал. Толпа разразилась добрым смехом и на «сцену» вышел следующий претендент.

Да, высоковато. Думаю, я и сам бы не достал. А местные парни — длинные, как жерди. Им в самый раз.

Прутик, густо краснея, постарался куда-то ретироваться. Потупив взор, он стремительно «сбежал» с места позора, так что я настиг его аж у стены Обштинськой Купы.

— Эй! Ты куда?

Прутик резко остановился.

— А я… а я… думал, что вы уже ушли… что вы в трактире…

— Как тебе тут? Нравится?

— Не плохо, — уклончиво ответил Семён.

— Ясно… Пошли, пройдёмся по рядам торговцев. Отведаем местных блюд.

И мы вернулись назад на площадь. Где-то час бродили среди празднующей толпы, пробуя на вкус всякую диковинку.

Стало ясно, что от Семёна, как от толмача, есть толк. Он довольно сносно (так мне казалось) разговаривает с местными. Парень быстро свыкся с отведённой ему ролью и, очевидно, это ему нравилось.

— Ладно, — улыбаясь, сказал я. — Пора назад, к Первосвету…

— Постойте, — одёрнул меня Семён. — Тут… тут…

Он явно напрягся, подслушивая разговор двух мужчин.

— Что случилось? — озабочено спросил я.

Говорившие заметили наше любопытство и недовольно нахмурились.

— Мы просим прощения, — залепетал Семён. — Просто… просто… просто собираемся отправиться на днях в Старую слободку, а вы, как я случайно услышал, говорите…

— А вы откуда? — густо пробасил один из потревоженных мужчин.

Это был крупный толстый человек с длинной чёрной бородкой, доходящей до пояса.

— Из столицы, — отвечал Семён.

Я не вмешивался в разговор, стоял рядом.

— А что вам нужно в Старой слободке?

— Ну…

— Нас позвали… предложили работёнку, — ответил за Прутика я, демонстративно кладя руку на эфес фальшиона.

— А-а… ясым си то… понятно…

— А вы… говорили друг с другом про каких-то разбойников на Битом тракте, верно? — спросил Семён, кидая взгляд на меня.

— Саморавно… конечно, — отвечал второй собеседник — высокий худой старик с острым длинным носом. Он говорил с характерным для местных акцентом. — В тутошних лясках… лесах и раньше водились разбойники.

— Мы с ними свыклись, — подхватил разговор толстяк. — Честно говоря, большого лиха от них не было… никогда не было. Ну, пограбят. А иной раз и мы им наваляем…

— А что сейчас случилось? — теперь уж спрашивал я.

Мужчины переглянулись, будто испрашивали друг у друга разрешения. Заговорил старик:

— Бялы Витяць.

— Чего?

— Белый Витязь… его люди шайку побили… кого-то повесили… А сейчас на дороге другие разбойники.

— Пришлые, — добавил толстяк. — Никому спуску не дают, обозы торговые грабят… На днях, — тут он перешёл на громкий шёпот, — обнаружили купцов на дереве (толстяк огляделся)… вздёрнутых… У некоторых глаза выколоты и носы отрезаны.

— В лясках знетворяне телца… трупы… изуродованные находят, — добавил старик, качая головой. — Главарь этих душегубов — некий Посвист. Лютый человек…

— И что ваши ратники? Что ваш Дюжев? — удивлённо спрашивал я.

Мужички дружно махнули рукой и заругали Дормидонта. Поминали ему какие-то старые прегрешения, и вообще отозвались весьма нелестными словами.

— В столицу не писали? — снова спросил я. — Если ваши слова — правда, то это же…

— Так, так, саморавно… писали. Много писали, — кивал головой старик.

— А что за Белый Витязь такой?

— Защитничек, — хмыкнул толстяк, тряся бородой. — Чтоб и ему пусто было!

— Вы его знаете?

— Нет, его никто не знает. В глаза не видывали, только слухи ходят. А кто он, где он — не ясно. То ведают в Старой слободке… так, так… там должны знать.

На сём наш разговор окончился. Мы с Семёном поблагодарили собеседников, и пошли прочь с площади.

— Что скажете? — тихо спросил Прутик.

— Ты о чем?