В крови

— Абдылькадыр… — задумчиво протянул хан, — Абдылькадыр… — И кому верить после этого? Не помнят люди добра! — хан сокрушенно покачал головой. Неподдельная горечь была в его словах. — Этот Абдылькадыр, как из Мекки вернулся, все в Дардоггазе прятался, на Куре — не знал, где голову преклонить… Кумыкский хан Мамед убил его брата Ага–киши, ханством завладел. А племянник Абдылькадыра Гусейн–хан, получив помощь от Агасы–хана, прогнал Мамед–хана из Шеки, сам на трон сел. Так вот этот самый Абдылькадыр человека ко мне прислал, умолял помочь… Пожалел я его, послал людей. С моей помощью он захватил город, племянника своего Гусейн–хана повесил, снова ханом стал… Да, ахунд, коварен человек!..

— Эх, хан! — Вагиф усмехнулся. — Нашел о чем толковать! Так было и так будет! На лжи и коварстве замешан фундамент мира! Конечно, и в недавнем прошлом, и в незапамятные времена были правители, которые пытались править по справедливым законам, стараясь жить в мире и со своим народом, и с соседними государствами… И все–таки ложь и насилие всегда брали верх над правдой и справедливостью! Много лет бьюсь я, пытаясь размотать клубок этой тайны, стремясь понять, почему так устроен мир, но конца нити мне пока не удалось ухватить… Что ж, теперь сын того самого Гусейн–хана Мамедгасан–хан сможет расправиться с Гаджи — Абдылькадыром. Он уж давно у нас без дела ходит. Прикажи: пусть завтра же отправляется в Джар, займется фуражом для войска.

Этот совет Вагифа пришелся по душе хану. В свое время в те дни, когда Абдылькадыр собирал в Дардоггазе войска, захвативший Шеки Гусейн–хан Муштаг послал к нему своего сына Мамедгасана, предложил заключить мир. Абдылькадыр схватил Мамедгасана, доводившегося внуком его брату, и со связанными руками отправил в Шушу к Ибрагим–хану, на расправу. По совету Вагифа хан не убил Мамедгасана, а Абдылькадыр–хану — чтоб тот остался доволен — послал его окровавленную одежду. Теперь этот самый Мамедгасан имел полную возможность рассчитаться с Абдылькадыром.

Давно уже зашло солнце, а совещание все продолжалось. Наконец Вагиф и Мирза Алимамед покинули дворец. Хан сидел у камина, задумчиво помешивая щипцами угли. Неслышными шагами приблизилась рабыня.

— Хан, да пошлет тебе аллах долгой жизни, где прикажешь накрывать?

По заведенному во дворце обычаю хан ужинал у той жены, с которой намеревался провести ночь. Каждый вечер рабыня являлась, чтобы узнать волю хана.

Несколько секунд Ибрагим–хан молчал, потом промолвил негромко:

— Накрой здесь. И скажи, чтоб подбросили дров!

Рабыня поклонилась, вышла.

Поужинав, хан долго сидел у камина; потрескивая, горели дрова… Он было совсем успокоился, и вдруг его снова охватило негодование. «Мыслимое ли дело: Ираклию, которого я столько раз спасал, вызволял из беды, ему — и корона, и царские подарки, а мне — подданство и ничего более!.. Мне, Ибрагим — Халил–хану, сыну Панах–хана, прямому потомку Аргун–хана, мне, слово которого — закон для всего Азербайджана, мне предлагают безоговорочно и безусловно принять русское подданство!.. Стать рабом, склонить голову перед гяуром?! Дожили, ничего не скажешь!..»

Давно уже наступила ночь, а мучительные мысли, отгоняя сон, терзали хана. И вдруг в черноте ночи засветилось, забрезжило что–то: хан принял решение, то, которое подсказывал ему Вагиф. Улыбка смягчила жестокие черты. В сущности не так уж все плохо, — проводить ночь без сна нет никакой причины.

Ибрагим–хан поднялся, зевнул, потянулся. Легкий озноб прошел по всему телу… Он бросил взгляд на свечу, свеча догорала, шипя. Он взял из подсвечника новую, зажег ее, погасил догоравшую… Со свечой в руках вышел из комнаты, потом вернулся, окинул взглядом замершего у стены слугу.

— Гаси свечи и иди спать!

Хан шел по своему гарему. Мирно похрапывала во сне Ханум — мать его наследника Мамедгасана. Повернувшись к стене, спала Шахниса–ханум, жена, взятая им из Карадага. По соседству с ней была комната Хурзад, дочери мелика Шахназара, за ней — комната Хуршудбегим, дочери Шахверди–хана. Ни к одной из этих жен хан даже не заглянул, не задержался возле их покоев. Приметив, что дочь Аллахяра из Ункута разбросалась во сне, подошел, заботливо поправил одеяло… Пошел дальше. Свеча таяла, застывая на пальцах. Тутубегим, сестра Джавад–хана, мирно спала, забросив за голову белые руки. Хан замедлил шаги, оглядел ее… Свет упал на лицо спящей женщины, она открыла глаза, секунду смотрела, ничего не понимая, потом потянулась, зевнула…

— Так поздно не спишь, хан? — она с улыбкой приподняла голову. Толстые косы змеями шевельнулись на подушке. — Замерз? — громко спросила она, с улыбкой глядя на хана. — Поди сюда!

Хан сел возле нее. Тутубегим взяла у него из рук свечу, поставила на ковер, прижала к груди холодные руки мужа, он ощутил сладостное тепло ее тела.

— Чего ж не ложишься? — ласково прошептала она.

И снова вернулась тревога. Тифлис, Шеки, Куба все это, переплетясь, перемешавшись, тяжелой глыбой навалилось на его плечи. Ничего не ответив, хан отнял руки от горячей женской груди, встал.