В крови

В самом конце коридора была комната Анаханум, дочери тушинского купца Гаджи Керима, торговавшего коврами, тканями, шелками. Анаханум была самой молодой женой Ибрагим–хана — крепкая, полнотелая, семнадцатилетняя… Хан вошел к ней. Опьяненный ароматом розовой воды, дрожащей рукой поднял хан свечу, освещая раскинувшуюся во сне Анаханум. Шелковое одеяло сползло на ковер, обнажив белоснежную девичью грудь; легкая тень длинных ресниц легла на тугие, свежие, рдеющие, как заря, щеки…

Хан поставил свечу и дрожащими пальцами начал развязывать пояс…

8

Проснулся хан на рассвете. Анаханум не раз слышала, как он стонал и бредил во сне. Дракон напал на него, терзал, душил, рвал тело… Раны ныли, глухая боль до сих пор стояла где–то внутри. Все в это утро раздражало, гневило хана.

Он прошел в комнату совещаний и долго сидел там в одиночестве. Это была дурная примета: весь дворец трепетал. Послали за шутами, со всего города собрали забавников и балагуров. Пришел и знаменитый Лотуоглу, уж этот–то должен развеселить хана!

Лотуоглу вышел на середину и долго выделывал замысловатые коленца, однако ни одна морщинка не разгладилась на лице хана. Он то и дело обращался к сидящему возле него Шахмамеду и приказывал бросить кого–нибудь в тюрьму. Ужас, охвативший дворец, перекинулся на город. «Сажают на кол! Заливают глотку свинцом! Соколам не дают еды: живьем будут скармливать им обреченных…»

Шуты выбивались из сил, стараясь развеселить хана, смягчить его, но ничего не могли поделать. Тогда Лотуоглу придумал такую штуку. С гордым видом подошел он к хану и сел возле него, сурово нахмурив брови. Потом подозвал к себе одного из шутов.

— Я гневен, — мрачно произнес он, подражая голосу Ибрагим–хана. — Если вы не развеселите меня, не развеете мои тяжкие думы, я вас яйца нести заставлю!

Шуты тотчас принялись за дело. Они лаяли, кудахтали, завывали шакалами, кричали по–ослиному, ржали. Хан пребывал в унынии.

— Я гневен! — вскричал Лотуоглу. — Вы не сумели исступленно кудахча, принялись «нести яйца».

Шуты бросились врассыпную и, присев на корточки, исступленно кудахча, принялись «нести яйца».

Хан не менялся, гнев по–прежнему мерцал в его глазах. И вдруг появился Ханмамед. Сел, потирая замерзшие руки, и тотчас же принялся рассказывать соседу какую–то историю. Хан исподлобья наблюдал за ним.

— Эй, Ханмамед, — крикнул вдруг он. — Что это ты там рассказываешь?

Все замерли; даже шуты, смелее других привыкшие держаться при повелителе, обомлели от страха.

— Сон свой рассказываю, да пошлет аллах долголетие хану!.. — нерешительно отозвался Ханмамед.

— Сон? Ну что ж, давай погромче, я тоже хочу послушать!

Все облегченно вздохнули — Ханмамеду не раз удавалось смягчить ханский гнев, может быть, и на этот раз он сумеет развлечь хана какой–нибудь забавной историей.

— Да пошлет аллах долголетие хану, — начал Ханмамед, — привиделся мне сегодня сон, будто ты приказал повесить меня перед диванханой. Обмыть повелел у родника Мехралы–бек, а похоронить — под Дабтелебом.

Хан обернулся к Шахмамеду. Тот с поклоном приблизился к повелителю.

— Скажи палачу, — спокойно произнес хан, — пусть повесят твоего глупого братца перед диванханой, обмоют у родника Мехралы–бек, а похоронят под Дабтелебом. Пусть сон будет в руку!

Шахмамед безмолвно повиновался. Через минуту вошли одетые в красное палачи и увели Ханмамеда…

Вагиф еще толком не отдохнул с дороги, к тому же ему неможилось, замучил насморк. Он отлеживался в постели, читал Физули. Бессчетное число раз читал Вагиф его стихи и все–таки каждую свободную минуту снова брал в руки эту книгу.

Старый слуга на цыпочках вошел в комнату.

— Ага! Тебя люди спрашивают…

— Кто такие?

— Да вот говорят — хан–то вроде опять…

Вагиф сразу понял в чем дело.

— Зови в дом! — сказал он, поспешно одеваясь. — На дворе такой мороз!..

— Нельзя в дом, — объяснил слуга, — не поместятся, их там тьма–тьмущая!..

Вагиф вышел на веранду — двор, лестница, веранда — все было забито толпой. Несколько женщин без памяти лежали на снегу… Острая боль пронзила сердце Вагифа, хотя ему не раз приходилось видеть подобные зрелища.

Стараясь казаться спокойным, Вагиф велел позвать к себе несколько просителей. Оказалось, что почти у каждого был брошен в темницу кто–нибудь из ближних.

Вагиф стал объяснять, как нужно поступить.

— Соберитесь человек тридцать–сорок, наденьте саваны и отправляйтесь ко дворцу. Я сейчас дам пару зикиров[53], будете распевать их, а головы раскровяните, пусть кровь течет… Остальное я беру на себя.

Вагиф вернулся в комнату, присев на тюфячок, написал что–то на клочке бумаги и свернул его.

— Будете раздирать себе головы и петь вот это, — сказал он, передавая бумажку. — Идите и сделайте все так, как я сказал. Я скоро буду.

Проезжая мимо диванханы, Вагиф на виселице увидел труп бедного Ханмамеда, снежный ветер покачивал труп. Толпа молча наблюдала за палачами; разложив огонь, те готовили свои страшные орудия…