В Крыму

От первой этой картины сжимается сердце. Какое страдание приняли на себя люди, ушедшие в подземелье! Но проникаешься чувством гордости за них, родных, за эту сморщенную старуху, за мальчика: ничто не заставило их смириться с немецким порядком на земле: ни тьма, ни голод, ни сама смерть.

Нам рассказали, как в одной штольне умер старый мастер керченского завода Константин Данченко. Хрипя, он прошептал перед смертью:

— Все равно, к немцам я не выйду… Плюю я на них, в ихние поганые немецкие хари…

В другой штольне от голода умерла пожилая женщина Авдотья Проценко. Возле ее трупа долго сидели двое детей Коля и Валя. Мальчику было двенадцать лет, девочке меньше. Они укутывали остывшее тело матери. Валя плакала.

У детей нечего было есть. Дети вышли из штольни. Где они?

Одна женщина, бежавшая в катакомбы из тюрьмы, сказала:

— Немцы схватили их. Обрадовались — добыча. Детей в тюрьму запрятали. Мальчик, Колька, все говорил мне: «Не подумайте, тетенька, что мы к немцам вышли. Мы в соседней штольне бабушку свою хотели найти…»

У каждого из керчан было что рассказать. Они подходили к нам из темноты, многие держали в руках свечки, и глубокое подземелье стало похоже на церковь.

В катакомбах, немых и бездонных, вечно сыро. Но здесь нет воды. Жажда давила грудь людям.

Приложи руку к камню — ладонь станет влажной. Капли влаги бегут по камням, как слезы.

Люди собирали эту влагу и пили.

В одном из коридоров мы увидели невероятное. На большую глубину был вырыт колодец. Не вырыт — выдолблен, выцарапан ножами, штыками в камне. Это сделали жители Керчи и бойцы, укрывшиеся в подземелье Аджи-Мушкая при отступлении из Крыма в сорок втором году.

Немцы не могли справиться с обитателями катакомб. Они взрывали выходы из штолен, пускали в подземелье газы. Но у людей только росла злоба. Вокруг Аджи-Мушкая появились партизанские отряды. Они ниоткуда не пришли. Они рождались здесь, в катакомбах.

Немец — комендант Аджи-Мушкая против воли своей оставил документ, подтверждающий непокорность русских людей врагу. Мы видели табличку, стоявшую на выезде из Аджи-Мушкая: «Проход и проезд запрещен. Опасно!»

Это было написано на немецком языке, для немцев. Ненавистью горела под ними русская земля.

Не день, не два, а месяцы мучились керчане в сырых катакомбах Аджи-Мушкая, и освобождение этих людей — великий подвиг Красной Армии. Я видел, как девушка прильнула к груди незнакомого бойца.

— Боже мой, родные, — говорила она, не веря себе, — неужели пришли, спасли!..

Чего ждали они, старики, женщины, дети, предпочитавшие умереть под землей, чем жить на земле, где немцы? Тихая женщина сказала нам:

— Армию ждали свою. Ведь знали, что придет. И дня бы не прожили без этой веры…

Знали и бойцы свой путь. Но сейчас, глядя на освобожденных керчан и черпая мужество у русских матерей, они говорили им, что сделали еще мало, что жестоко поплатятся немцы за все, что испытала под их пятой наша земля. Ненависть к врагу росла.

Из катакомб я вынес на руках девочку лет пяти. Худенькие, грязные ножки ее были изранены камнем. Кудряшки отросли и скрыли тонкую шейку. Она зажмурилась, а когда открыла глаза, спросила:

— Дядя, уже снег?

Не было снега. Черная, взбухшая от осенних дождей земля лежала вокруг. Но месяцы жизни под землей не прошли для маленькой беженки даром. Семьдесят дней без света, без солнечного луча. Бесконечная ночь без звезд. Только коптилка, красный огонек, от которого болят глаза.

Я хотел ответить, но меня опередил боец, стоявший на посту у входа в штольню.

— Снег, детка, — сказал он. — Ишь, сколько навалило!.. Нельзя ей долго на свете, товарищ капитан.

Я отдал девочку матери.

Немцы! Какой кровью заплатите вы за эти детские глаза?! За тех, кто умер от голода? За тех, кого вы лишили даже света? За все, чему безмолвными свидетелями навеки стали катакомбы Аджи-Мушкая?

Анатолий Пушкаренко

Это был день большой радости. Кончились муки керчан — обитателей Аджи-Мушкайских катакомб.

Одна женщина, говорившая с нами, неожиданно шагнула вперед и сказала с изумлением, перехватившим дыхание:

— Толя, ты никак?

Потом поправилась с трогательной русской застенчивостью:

— Вы ли это, Анатолий Павлович?

— Я, — ответил ей майор, как и все десантники, одетый в ватник. Широким шагом он подошел к женщине. Его энергичное лицо и прямой взгляд выражали большую волю.

Гвардии майор Анатолий Пушкаренко был среди своих земляков. Здесь, в Колонке, он вырос и жил с матерью и сестрой. Здесь, на металлургическом заводе, он работал. Сюда он рвался. И вот он пришел.

Где они, мать и сестра?

Немцы угнали их.

На Кавказе, на Кубани думал майор Пушкаренко о Крыме. Военная судьба вела его к родным местам. Каким-то уголком души верил он все эти долгие месяцы, что застанет мать и сестру живыми. В том, что он скоро вернется в Крым, он не сомневался. Все крепче становилась Красная Армия. Сам Анатолий Пушкаренко сначала командовал взводом, а в Крым привел батальон. Он хорошо воевал. На его груди в день вступления в Крым были ордена Красного Знамени, Красной Звезды, Отечественной войны I степени и медаль «За отвагу».