В лабиринтах тёмного мира. Том 2

Для любой страны, кроме нескольких африканских, арест кандидата на пост президента событие чрезвычайное, но только не для нашей страны.

Обвинение было абсурдное, но у меня изъяли все ценности, немногочисленные украшения жены, все письменные материалы, мои погоны и медали. До орденов за службу я не сподобился. Причем, следователь сорвался на визг, предъявляя понятым – моим соседям мои воинские атрибуты – смотрите, какой личиной он прикрывался и что они найдут подлинных владельцем наград и погон полковника пограничных войск.

– А чего его искать, – хмуро сказала хозяйка соседней квартиры, – он сюда из армии полковником и приехал, и все соседи его за глаза полковником называют, потому что он полковник и не чета таким как вы.

Следователь носился по квартире и пинал все, что ему под ногу подвернется. Мне его даже было жалко, приказали арестовать ни к чему не причастного человека, а он и не знает, что предпринять. И внутри него беснуются и дерутся два человека: подлец и честный человек. И, как правило, подлец побеждает. Арестован первый невиновный – орден и звездочка на погоны. Второй – еще орден и звездочка. Потом сто, двести, триста, четыреста, пятьсот арестованных и расстрелянных жертв и у человека глаза светятся от удовольствия. И вокруг его помощники с горящими глазами, горячим сердцем, воспаленными мозгами и дочиста вымытыми в крови руками. Все готовы уничтожить друг друга, да только вот нет времени на очистку тюрем и заполнение их новым контингентом. Все-таки на все это нужно время. И так продолжается до тех пор, пока не сдохнет тиран. Все ждут его смерти и когда она приближается, никто и пальцем не пошевелит, чтобы отогнать ее. Все с вожделением наблюдают агонию некогда страшного человека. А потом наступает время покаяния. Все начинают стучать себе коленкой в грудь и говорить, что время было такое, если бы я отказался расстреливать, то расстреляли бы меня, а у меня, семья, дети, мамочка вот больная, к постели прикованная. Помилуйте, люди добрые, я хороший. Вот я первом классе был в костюме зайчика у елки пеню распевал: «В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла», не расстреливайте меня, господа-товарищи. А его никто и не собирался расстреливать, а он всё канючит и канючит. Его как бы прощают, а он воспитывает подобного себе вертухая и исполнителя несправедливых приговоров.

В СИЗО номер один города Билбордтауна меня препроводили обычным порядком. Привезли, передали дежурному с решением об аресте как особо опасного преступника. По этому случаю вызвали и начальника СИЗО, пожилого подполковника, на старости лет защитившего диссертацию по истории и теории тюремного дела в Билбордтаунской области.

– Ба, Андрей Васильевич, – широко улыбнулся он и разведя руки как для объятий, но спохватился и пожал мне руку. Во времена свободы мне приходилось встречаться с ним по общественным делам, и он мне даже подарил свою диссертацию с дарственной надписью. – Какими судьбами? А, впрочем, судьбы у нас всех одинаковы, мы только меняемся местами, сегодня ты по одну сторону решетки, а завтра я или они, и только надзиратели все время загружены одной и той же работой. Сами понимаете, работа у нас тяжелая. Царь Питер, царствие ему небесное, говаривал, бывало:

– Тюрьма – есть ремесло окаянное, и для скорбного дела сего потребны люди твердые, добрые и веселые. И в нашем следственном изоляторе такие люди и служат. Сами понимаете, что мы принимаем на себя основную роль в перевоспитании лиц, переступивших закон. И мы же закладываем основу психолого-педагогического воздействия на нарушителей и именно здесь начинается истинное раскаяние в совершенном преступлении. Только у нас человек попадает в систему воспитательного воздействия, единую для всех учреждений исполнения наказаний. Тайный советник и Астраханский губернатор В. Н Татищев слово тюрьма описал следующим образом:

– Тюрьма – есть слово не славянское, прежде называлось порубь, погреб. Темница, по-немецки «тюрьме», «башня» по-татарски, по-славянски «вежа» и «стрельница». Первые тюрьмы появились в Европе в шестнадцатом веке. А в Билбордии первые тюрьмы появились в Борде и Питерсбурге в начале восемнадцатого века. Так что не мы были родоначальниками тюремного дела.

Мы прохаживались с начальником по коридорам как старые знакомые под удивленные взгляды следователя, привезшего меня сюда.

Спохватившись, начальник посмотрел документы о моем задержании и дал команду определить меня в общую камеру, так как СИЗО было переполнено.

Перед посадкой сделали опись вещей и дали расписаться в том, что у меня ничего нет.

– Счастливо, Андрей Васильевич, – попрощался со мной начальник СИЗО, – люди в камере сидят солидные, в законе, думаю, что найдете с ними общий язык.

– Вот, бляха-муха, и сбылась билбордянская пословица: от сумы и от тюрьмы не зарекайся, – подумал я и шагнул в камеру.

Камерные отношения