Читаем В ладонях судьбы...(СИ) полностью

   Дома, достав его альбом, девочка с трепетом открыла его... Как же она заблуждалась! Почти половина тетради была уже заполнена: разукрашенные цветными карандашами и вырезанными из открыток картинками и цветами листы были старательным почерком исписаны стихами и прозой на латышском языке. Ира листала страницы с возрастающим разочарованием и вдруг... наткнулась на русский текст. Он был без подписи, но этот корявый почерк не узнать было невозможно. Генька! Единственное, за что Генриетту ругали учителя - это за её размашистое, небрежное письмо. Но у той всегда был один ответ - ничего, мол, не попишешь, наследственные гены родителей-врачей. Но здесь чувствовалось - Генька старалась. Тщательно выводила, наверное, каждую буковку. Ирка прочитала стихотворение, похоже списанное из какого-нибудь сборника поэзии... Прекрасные стихи... что-то там о зарождающейся любви. И опять, успокоившееся было сердце, заныло от приступа ревности. Она отбросила этот альбом подальше, решив отдать его завтра же без всяких своих подписей, но, подумав, решила, что такая выходка будет выглядеть довольно странно и наводить на некоторые мысли.







   ...Несколько дней альбом сиротливо валялся в ящике Иркиного стола. Время от времени она доставала его, машинально листала... Но, дойдя до странички подружки-соперницы, появлялось вдруг желание выдрать этот лист и изорвать в клочья! "Подруга называется! Надо мной потешалась, а сама"... Ирка уже не сомневалась в том, что Генька влюблена в Томаса, больше всего её волновал вопрос - что же он?.. Неужели тоже... в неё влюблён?.. Эта мысль была невыносима для Ирки. Она открыла альбом на чистой странице и долго смотрела на неё, впервые не испытывая никакого желания творить. Никогда ещё перед белым листком чужого альбома не чувствовала девчонка такой растерянности... На сердце была тяжесть, а в голове пустота... В очередной раз отложив альбом в сторону, желая отвлечься от грустных мыслей, она взялась за книжку. Читая одну из повестей Тургенева, её вдруг неожиданно осенила мысль... Никаких, конечно, цветочков и пронзённых стрелами сердечек на страничке не будет! Лишь фон, переходящий из голубого в синий, можно немного и фиолетового цвета добавить... Точно! Получится небо в тучах... Но главным здесь будет текст, написанный красными чернилами. И пусть он поломает голову над ним, пусть помучается, пытаясь его понять... И ничего, конечно, не поймёт, потому что текст этот будет написан по-латыни! Не на латышском, а на латинском языке, совсем Томасу не знакомом.





   Ириша так увлеклась этими размышлениями, что и любовь её, и ревность отошли далеко на задний план. Ей стало даже весело. Перелистывая книгу, она искала запомнившиеся ей строки древнего римского философа по-латыни, а заодно выискивая подходящие фразы, которых так много у И.С.Тургенева и на других языках. Собрав "винегрет" из фраз на латинском, французском и итальянском языках, Ирка каллиграфическим почерком латиницей вывела небольшой текст, используя красные и чёрные чернила. Вот что получилось, если перевести на русский:





   От любви до ненависти один лишь шаг...



   Почему это бывает, может быть, Вы спросите?



   Не знаю, но это совершенно так, дружище!



   Я думаю, Вы меня хорошо понимаете, существо без сердца!



   Вот и всё! Прощайте...



   Ирина.





   Внизу листочка поместила картинку - срисовала из книжки простенький пейзаж со сломанным тонким деревцем. А сверху, для гармонии - тройку летящих птиц... Работой своей Ириша осталась довольна.



   - Переведи, что ты мне написала! - всё требовал потом Томас. Но она только загадочно улыбалась...





   ***





   - Генриетта! Воронцова! Ты где сейчас?! - классная постучала по столу указкой, - встань и повтори, что я сказала!



   - Вы сказали, что... Но я же тихо сижу, Раиса Петровна... не балуюсь и не разговариваю.



   - Но ты и не слышишь ничего! В каких мирах ты витаешь, Воронцова?



   С Генькой и в самом деле происходило непонятное. Всегда озорную и весёлую девчонку словно подменили. Она стала какой-то слишком задумчивой, иногда даже заторможенной... И в зелёных её глазах не было больше привычных смешинок. Может быть, она просто повзрослела - ведь ей уже исполнилось четырнадцать лет... Особенно странным было то, что любимица всех учителей - умная и сообразительная Генька съехала на тройки, и даже двойки! Она стала частенько пропускать уроки, под любым предлогом отказывалась от разных школьных мероприятий и даже избегала общения с Ирой, своей лучшей подругой, что было той непонятно и очень обидно...









   Наступившая весна радовала тёплым солнышком и яркой голубизной неба. Резвыми змейками неслись по дорожкам и тропкам весёлые ручейки. Хрустальная бахрома сосулек украсила края крыш, и гулко раздавалась повсюду звонкая музыка капели. В огромной луже, как в зеркале, отражались деревья и небесная синь, и только налетевшая неожиданно стайка шумливых воробьёв, решивших искупаться, подняла рябь на этой гладкой весенней купели.



Перейти на страницу:

Похожие книги

Липяги
Липяги

…В своем новом произведении «Липяги» писатель остался верен деревенской теме. С. Крутилин пишет о родном селе, о людях, которых знает с детства, о тех, кто вырос или состарился у него на глазах.На страницах «Липягов» читатель встретится с чистыми и прекрасными людьми, обаятельными в своем трудовом героизме и душевной щедрости. Это председатели колхоза Чугунов и Лузянин, колхозный бригадир Василий Андреевич — отец рассказчика, кузнец Бирдюк, агроном Алексей Иванович и другие.Книга написана лирично, с тонким юмором, прекрасным народным языком, далеким от всякой речевой стилизации. Подробно, со множеством ярких и точных деталей изображает автор сельский быт, с любовью рисует портреты своих героев, создает поэтические картины крестьянского труда.

Александр Иванович Эртель , Сергей Андреевич Крутилин

Русская классическая проза / Советская классическая проза / Повесть / Рассказ / Проза
Мизери
Мизери

От автора:Несколько лет назад, прочитав в блестящем переводе Сергея Ильина четыре романа Набокова американского периода ("Подлинная жизнь Себастьяна Найта", "Пнин", "Bend sinister" и "Бледное пламя"), я задумалась над одной весьма злободневной проблемой. Возможно ли, даже овладев в совершенстве чужим языком, предпочтя его родному по соображениям личного или (как хочется думать в случае с Набоковым) творческого характера, создать гармоничный и неуязвимый текст, являющийся носителем великой тайны — двух тайн — человеческой речи? Гармоничный и неуязвимый, то есть рассчитанный на потери при возможном переводе его на другой язык и в то же время не допускающий таких потерь. Эдакий "билингв", оборотень, отбрасывающий двойную тень на два материка планеты. Упомянутый мной перевод (повторяю: блестящий), казалось, говорил в пользу такой возможности. Вся густая прозрачная вязкая пленка русской набоковской прозы, так надежно укрывавшая от придирчивых глаз слабые тельца его юношеских романов, была перенесена русским мастером на изделие, существованием которого в будущем его первый создатель не мог не озаботиться, ставя свой рискованный эксперимент. Переводы Ильина столь органичны, что у неосведомленного читателя они могут вызвать подозрение в мистификации. А был ли Ильин? А не слишком ли проста его фамилия? Не сам ли Набоков перевел впрок свои последние романы? Не он ли автор подробнейших комментариев и составитель "словаря иностранных терминов", приложенного к изданию переводов трех еще "русских" — сюжетно — романов? Да ведь вот уже в "Бледном пламени", простившись с Россией живой и попытавшись воскресить ее в виде интернационального, лишенного пола идола, он словно хватает себя за руку: это писал не я! Я лишь комментатор и отчасти переводчик. Страшное, как вдумаешься, признание.

Галина Докса , Стивен Кинг

Фантастика / Проза / Роман, повесть / Повесть / Проза прочее