Для последних оставшихся геодезических измерений я установил тотальную станцию возле самого прибоя, метрах в двухстах от Антона, который стоял у подножия обрыва со спущенными до колен штанами и возился с полоской туалетной бумаги, спутанной сильным ветром. Поведя зрительной трубой вдоль берега, я поймал его в перекрестье нитей. Судя по невозмутимой усмешке у него на лице, я понял, что он, как опытный яхтсмен, точно знает, как распутать этот узел. Справа от него Ханс догонял улетевший было от него мешок для образцов. Вот уже три недели мы делим друг с другом стол и кров, но не пройдет и двух недель, как я распрощаюсь с ними, и, возможно, навсегда. Когда я посмотрел наверх, Дима передал мне отражатель и включил компьютер. Я сел на песок, натягивая сапоги, и потом вошел в прибой, чтобы замерить линию прилива. Дима прильнул к окуляру, и, после того как задача была выполнена, мы радостно обнялись и упаковали теодолит. За шесть дней мы внесли в память машины более 3000 точек. Из сегодняшних радиопереговоров Дима понял, что «Иван Киреев» может вернуться уже завтра. Пора упаковывать снаряжение и приступать к своим вахтенным обязанностям.
Ранним утром 10-го дня нас разбудил крик ночного дежурного: «Иван Киреев» бросает якорь в Ледяной Гавани!» От этой новости в лагере случился небольшой переполох. Гавронский раздавал задания, размахивая при этом руками, и сам хватался за те дела, которые нужно было сделать быстро. Через час эвакуация была в полном разгаре. Юрий Мазуров отвечал за логистику. По радиосвязи нам подтвердили, что нам надо уходить немедленно, или мы рискуем застрять здесь на несколько дней. Мы видели, как на горизонте сгущаются тучи. Происходящее напоминало кадры нашей высадки, прокрученные в обратном порядке: люди ходили вверх и вниз от лагеря к берегу. В заранее оговоренное время красная самоходная баржа причалила к берегу. На ней приехали наши друзья, которые были в бухте Иванова. Мы так им обрадовались, словно не видели их целый год. «Нет, мы ничего не нашли», – сказали они, не скрывая своего разочарования. Ну что ж, может, в следующий раз повезет.
«Давай бери памятник», – нетерпеливо сказал Ержи. Мы с ним водрузили тяжелую мраморную плиту из Терсхеллинга на постамент, сконструированный русскими. Предполагалось, что Боярский будет открывать памятный знак, а Рене сделает фотографию. Именно так было дело больше 100 лет тому назад на Оранских островах, где подобный знак стоит до сих пор. Но на этот раз к церемонии установки памятника в Ледяной Гавани интереса никто не проявил. Оставшиеся на берегу участники экспедиции сходили в последний раз взглянуть на Благохранимый дом. Дирк и Херре показали те места, где были сделаны наиболее значимые находки.
На орудийной палубе. Реплика корабля Баренца. Харлинген. Август 2018 года
Моряки просили поторопиться. Ержи немного посовещался и Дирком и Хансом, а потом принял решение: потолочную балку мы заберем с собой. Если оставить ее здесь, она просто сгниет или ее заберет кто-нибудь еще. Если удастся преодолеть все преграды российской бюрократии и доставить ее в Нидерланды, эта балка займет свое достойное место в Рейксмузеуме. Четыре человека отнесли ее на плечах к берегу моря. В полдень последняя группа отплыла от мыса Спорый Наволок. Плашкот начал сдавать назад, и расстояние до берега росло с каждой секундой. Наконец плашкот медленно развернулся, тарахтя мотором, и взял курс на «Ивана Киреева». Настал момент прокрутить в памяти кораблекрушение, произошедшее здесь четыре века назад, и работу всех наших предшественников. Я всматривался в прозрачные воды залива и следил за тем, как наша тень скользит по желтоватым валунам на дне, надеясь увидеть какой-нибудь предмет, по-прежнему лежащий там и ожидающий своего часа. Уже вечером наше совместное пребывание в арктической пустыне казалось коротким, оставшимся позади эпизодом. Как и раньше, мы качались вместе с кораблем. Я лежал, обливаясь потом, на койке в своей душной каюте. В 3:30 у нас был чай, а в 7:30 – ужин, состоявший из картофельного супа, печеной картошки с чесноком и сгущенки с ломтиком хлеба. Сауна работала на полную мощность, и мы с Дирком, Херре и Питером сходили попариться. Ощущение было божественным. Я разглядывал в зеркале свое лицо – коричневое и грязное, но не запаршивевшее, лопнувшие сосуды в глазах, обветренную и покрасневшую от арктических ветров кожу, свалявшиеся золотисто-каштановые волосы, мягкие, как шерсть животного. Едва устроившись, мы встали и ушли. Только тогда я заметил, что все эти 10 дней пульсирующий гул двигателей не переставал звучать у меня в ушах.
ДОПОЛНЕНИЕ