Впрочем, когда я действительно очутился в лесу, реальность оказалась вовсе не похожей на мои мечты с их безрассудным стремлением покориться судьбе. Сам я слегка напоминал себе хиппи, даже думал покурить травку в надежде, что расслаблюсь и подтолкну подсознание вперед, но от травы меня обычно клонит в сон и я сильно тупею. Неожиданно я подумал, что, вполне возможно, дерево, к которому я прислонился, – то самое, возле которого меня когда-то обнаружили, и где-то на его толстом стволе до сих пор есть отметины от моих ногтей. В тот же миг я понял, что уже смеркается.
Я едва не сбежал. Вернулся на полянку и, стряхнув со спального мешка нападавшую листву, стал сворачивать его. Честно говоря, я остался только потому, что вспомнил Марка, он провел тут не одну ночь, и ему даже в голову не пришло чего-то бояться. Мысль, что он обставил меня, была невыносимой, пускай даже сам Марк об этом ни сном ни духом. Допустим, он костер разводил, но у меня-то есть фонарик и “смит и вессон”, хотя такие рассуждения и казались мне слегка нелепыми. До цивилизации рукой подать, уж до поселка точно. Я замер, не выпуская спальник, потом разложил его, до пояса забрался внутрь и привалился к дереву.
Я налил себе кофе с виски. Его резкий и такой знакомый вкус придавал уверенности. Осколки неба между ветвями меняли цвет – от бирюзового к сияющему индиго. Птицы шебуршали в ветвях, готовились ко сну, бранчливо перекрикиваясь. Над раскопками беззвучно носились летучие мыши, в кустах внезапно раздалось шуршанье, но тут же стихло. Далеко, в поселке, детский голос выкрикивал считалочку: “Вместе, вместе за руки…”
Постепенно пришло понимание – откровением это не назовешь, я будто знал это давным-давно, – что если я вспомню что-нибудь полезное, то пойду к О’Келли. Не сразу, лучше подожду несколько недель, подчищу хвосты, приведу в порядок дела, потому что признание положит конец моей карьере.
Еще днем осознание это вышибало из меня дух, однако сейчас, ночью, почти успокаивало, манящей звездой мерцало впереди, и я с безрассудной легкостью принял его. Работа следователем в отделе убийств – единственное, вокруг чего я строил собственную жизнь. Работа определяла мои вкусы в одежде, мои походку и речь, то, как я просыпаюсь и засыпаю. Я представлял, как по щелчку пальцев отпускаю ее, словно яркий воздушный шарик, и эта картинка дурманила меня. Может, стану частным сыщиком: обшарпанный кабинет в старинном георгианском особняке, дверь с матовым стеклом, а на ней золотыми буквами мое имя. Буду приходить на работу когда вздумается, ловко обходить законы и выуживать у О’Келли закрытую информацию. Я даже размечтался, что Кэсси тоже будет работать со мной. Обзаведусь мягкой шляпой, длинным плащом и освою циничные шуточки, а Кэсси в обтягивающем красном платье и со скрытой камерой в тюбике из-под помады будет сидеть в гостиничных барах и разводить на разговоры нечистых на руку дельцов… Я чуть в голос не расхохотался.
И понял, что засыпаю. Это в мои планы совершенно не входило, и я силился стряхнуть с себя сон, но бессонные ночи, тяжелые, как впрыснутая в вену наркота, давали о себе знать. Я вспомнил про термос с кофе, но тянуться за ним было неохота. От моего тепла спальный мешок согрелся, да и сам я уже успел привыкнуть ко всем кочкам на земле и буграм на стволе дерева за спиной. Меня обволакивало упоительное тепло. Я почувствовал, как крышка от термоса выпала у меня из рук, но сил, чтобы открыть глаза, у меня не осталось.
Сколько я проспал, не знаю. Перед пробуждением я с трудом сдержал крик. Прямо у меня над ухом чей-то голос громко и отчетливо произнес:
– Это что?
Я еще долго сидел неподвижно, в затекшей шее медленно пульсировала кровь. Огни в поселке погасли. По лесу растеклась тишина, разве что ветер шевелил порой ветви наверху и издалека доносился треск сучьев.
Питер взлетел на стену и, жестом остановив нас с Джейми, крикнул:
– Это что?
Мы весь день провели на улице, вышли, когда на траве еще роса не высохла. Воздух раскалился от жары, все равно что пар в бане вдыхаешь, а небо приобрело такой оттенок, какой бывает у огонька свечи, в самом центре. Мы притащили бутылки с красным лимонадом, на случай если захочется пить, но они нагрелись и на них сползлись муравьи. Кто-то из соседей дальше по улице косил газон, еще кто-то настежь распахнул окно и громко подпевал радио. На тротуаре две маленькие девочки по очереди катались на трехколесном велосипеде, а чуть поодаль Тара, вредная сестрица Питера, с подружкой играли в школу – посадили в ряд кукол и воспитывали их. Кармайклы купили капельный разбрызгиватель – мы такого прежде не видели, – и каждый раз, когда они включали его, мы бежали смотреть, хотя миссис Кармайкл была жуткая карга, Питер говорил, что если влезешь к ней в сад, она тебе башку кочергой размозжит.