В любви брода нет

— А что касается матери этого маленького ублюдка… Думаю, что знаю, где он может ее прятать. — Инга подошла к Степану вплотную, ухватила его голову обеими руками и, приблизив свои губы к его, с жадностью спросила: — Так что?.. Пока твоей нет, может, обновим твою барную стойку? Не пропадать же вечеру, Степа….

Глава 30

Чужих в своем дворе Иван Михайлов учуял сразу. И дело было не только в их машине. Додумались же влепить прямо у его подъезда микроавтобус с тонированными стеклами. И не в том, что один из парней курил на детской площадке, второй катал прямо у дверей подъезда коляску, а третий усиленно изображал пьяного, устраивающегося на скамейке ночевать. Дело было не только в их профессиональных проколах, а в том, что страх накатил на него снова. Стоило ему въехать под арку ворот двора, как снова началось это жуткое физическое испытание ужасом.

Он медленно вел машину по дороге, внимательно оглядываясь вокруг. Останавливаться он, конечно же, не собирался. Дураком быть — лезть на рожон. Нет, он просто ехал и смотрел, а еще думал. И результатом его наблюдений и размышлений был один-единственный вывод: его пасут менты или еще кто покруче.

А где же тот, другой? Тот, кого наняла Инга? Испугался, убежал или сдался на милость властям? Нет, такие ребята просто так не сдаются. Тут одно из двух: либо киллер убрался, не дождавшись его. Либо… он сам — Михайлов Иван, бандит со стажем — ошибся, приняв кого-то еще за него?

Все время, пока ехал на заброшенный хутор, он петлял. Но ни разу в зеркале заднего вида ему не попалось ничего подозрительного. Это нелогично. Если его собирались убить, то должны были ехать за ним. Непременно должны, где, как не за городом, удобнее всего устроить ему несчастный случай! Никого не было.

Зато появились менты. Почему?..

Михайлов проехал через весь двор, свернул к гаражному кооперативу, миновал его и, приткнув свою машину в тени зарослей за квартал от своего дома, заглушил мотор.

Сейчас он осторожно осмотрится. Подумает, и, может быть, что-нибудь спасительное придет ему в голову.

А что спасительное-то?.. Рот тут же наполнился вязкой горечью, а желудок скрутило так, что Михайлов даже присел.

О каком спасении речь? Он совсем с ума сошел, если еще на что-то надеется! Уж лучше бы был киллер, чем эти хитрые ребята на микроавтобусе. От того бы он ушел влегкую. Эти достанут везде. Обложат со всех сторон. И… О, черт! Данила! Вот по чью душу явились эти мудрецы! Не иначе Геральд сболтнул Назарову, и тот, быстро сложив два и два, наведался к нему на квартиру. А там пацан… Надо же было так облажаться!..

Ноги отказывались его слушаться, пока он пробирался темными проулками к своему дому. Зачем шел, и сам не знал. Денег в квартире не было. Документов тоже. Все было спрятано под той же помойной кучей, что и Вера Хитц. Нужно было ехать туда, забирать все свое добро и убираться подобру-поздорову. Пацана наверняка нашли. Живого или нет, это уже не его печаль. Нужно сматываться, думал Михайлов, и все равно шел…

Угол последнего гаража, в тени которого он замер, был его завершающим укрытием. Дальше идти нельзя. Темно было только около его подъезда, там не горел фонарь, он никогда не горел. Деревья, кустарник. Здесь же все было как на ладони. Сделай он шаг, выйди из тени, и его могут увидеть.

Михайлов топтался минут десять, прежде чем решился на этот шаг. Для начала он в деталях продумал, как перебежит освещенное пространство и спрячется в подъезде соседнего дома. Поднимется на последний этаж. Заберется на чердак, а потом вылезет на крышу. И уж с крыши-то наверняка все хорошо увидит. И тех, кто его заждался, маршируя с коляской у подъезда (бред какой-то!), и, может быть, того, кто сейчас прячется так же, как и он.

Он выбрался из укрытия. Выбрался и пошел почему-то ровным спокойным шагом, вместо того, чтобы промчаться на скорости.

Он сделал шаг или даже два, а может, и все три, когда в грудь его что-то ударило.

Иван так растерялся, что даже ставший привычным леденящий ужас его не взволновал. Он замер на месте и с удивлением понял, что не может дальше двигаться. Ну просто шагу не может сделать, как ни старается.

— Что за черт! — пробормотал он и хотел побежать, но вместо этого начал заваливаться на спину.

Падение не было болезненным, хотя он ясно слышал хруст щебенки под лопатками, да и боль от самого удара исчезла куда-то. А вот холод, который прежде скользил лишь по его позвоночнику, стоило ему испугаться, начал вдруг разрастаться и топить, топить его. Он — этот дикий безжалостный холод — охватил его ноги и начал гладить по рукам, плечам и все норовил подобраться к сердцу. А оно еще билось… Иван ясно слышал его стук — робкий, несмелый и такой редкий…

— Я умираю, — прошептал он, глядя в звездное небо. — Это конец.

И тут он вдруг улыбнулся. Улыбнулся тому, что страх наконец-то отпустил его. Он просто-напросто исчез, и больше не скручивал ему внутренности, и не заставлял думать и мучиться: куда бежать, что предпринять…

Ему ничего этого больше не нужно. Ничего!