В любви и боли. Противостояние. Том второй

Только сейчас до тебя дошло, что тебя трясло, при чем довольно сильно, еще и выжало нехилой порцией холодной испарины почти по всему телу. А все что ты могла — это тупо прижиматься к фактурной тени за твоей спиной, дрожать, попеременно вздрагивая, и тупеть от осмысления последнего шокирующего факта — ты реально спятила. Окончательно и безвозвратно. У тебя нет ни сил, ни мыслей, ни желаний, вообще ничего, что делало тебя когда-то Алисией Людвидж или на худой конец Эллис Льюис. Но ты реагируешь на человека, который сам же собственными руками довел тебя до подобного состояния. И вместо того, чтобы его возненавидеть — дуреешь и тупеешь еще больше, возбуждаясь за считанные мгновения от прикосновения к его эрегированному члену. И после этого скажешь, что ты не чокнулась?

Я прикоснулась не только к его члену. Он сам прижал меня к себе. Я прикоснулась к нему… К моему Дэнни, — ДУРА. Набитая дура и отупевшая овца. Здесь нет никакого твоего Дэнни, — Он сказал, что это я виновата. Все могло бы быть иначе, если бы я не довела нас обоих до этой черты, — Ты реально уверовала в данный расклад вещей? Он сумел тебя убедить? — А разве это не правда?

Соси, бл*дь. Высасывай уже до основания. Ты же можешь.

— Ну как ты? Ты меня слышишь? Эллис… Полегчало? Отпустило? — он спрашивал, продолжая тебя держать, прижимать к себе и тихонько поглаживать по рукам и предплечьям, и конечно согревать голосом и губами в волосах, на затылке — самым горячим и глубоким теплом во всей гребаной вселенной.

А у тебя даже не хватило сил, чтобы кивнуть головой. Как он вообще догадался и понял, что ты ему ответила? Или просто определил по твоей притихшей дрожи? И нет, сразу не отпустил, только убрал одну руку и то лишь, чтобы протянуть ее к двери и вставить в замок дверной ручки очередной ключ (на этот раз позолоченный).

— Дальше идти сможешь?

Снова неудачная попытка шевельнуть головой или хотя бы выдавить из себя звук.

Приходи уже в себя, Эллис. Кончай тупить. Или хочешь, чтобы он запер тебя в этой комнате до самого вечера?

Кажется подействовало, хотя Дэн не отпускал тебя ни на секунду, проводил до самого толчка и даже помог присесть на чистый круг (господи, здесь всегда так стерильно чисто? Всегда-всегда? Как будто она впервые за все эти дни сюда вошла).

— Душ сама принять сумеешь или хочешь, чтобы я тебе помог?

Хочу. Только не уходи.

Пальчики непроизвольно сжались в очень слабые кулачки. Всего-лишь обычный рефлекс (новый, условный), боязнь собственной реакцией — подкожного страха с обезумевшим желанием вцепиться в него со всей дури. Смотреть в его лицо, в его внимательные глаза (чей взгляд был не менее осязаемым, чем пульсирующие на твоей воспаленной коже следы его прикосновений — невидимого савана, окутывающего до сих пор), смотреть, видеть и чувствовать насколько он был реален, близок и… не иметь ни малейшей возможности к нему прикоснуться: зарыться в его идеально зачесанные каштановые кудри истосковавшимися по их осязанию пальцами, вжаться в этот идеальный изгиб лепных губ своим мокрым от слез и соплей ртом…

Боже… Неужели она не могла хотя бы дотронуться до лацкана его шикарного пиджака?

Конечно он не планировал ее сейчас купать. Для этого так не одеваются и не зачесывают волосы в безупречную укладку.

— Я сама… — голосок с трудом, но прорезался. Ну уже хоть что-то.

— Уверена? — он же все равно будет рядом, пускай и за этой стеной. А ты будешь чувствовать его присутствие и взгляд даже из другого конца квартиры.

— Мне уже лучше… — врать своему Мастеру — не самое разумное действие, но и ждать с моря погоды…

И в какой-то из этих моментов ты вдруг четко осознаешь, что все это происходит не просто так. Что сейчас за тобой наблюдают не меньше, чем до этого. Наблюдают и ждут, когда же ты сдашься — скатишься на пол на колени и в безудержной истерике начнешь умолять его остаться. Просить и соглашаться на все, что угодно, лишь бы он никуда не уходил и держал тебя до самого последнего вздоха…

Как ты вообще могла в таком состоянии идти на работу? А главное… что ты будешь там делать? И как смотреть в глаза других людей? Как прикасаться к тому же Никону своими трясущимися руками, присаживаться в кресло перед кем-то и не думать об анальной пробке и синяках на ягодицах?

Только сейчас ты поняла, что была не готова. И не готова — это слабо сказано. Это был самый настоящий панический страх, тот, от которого до истерики отделял всего один незримый шаг. Наверное, черная дыра-таки сдалась или сдулась.

— Хорошо, я рядом. Если что, сразу зови. Сейчас не стоит изображать из себя гордую амазонку и сверх самостоятельную большую девочку.

Он привстал с корточек и перед тем как выпрямиться, прижался губами к твоему холодному лбу.

Пальчики сжались в кулачки еще сильнее. Глаза закрылись сами собой, под непосильным давлением-тяжестью внутреннего импульса, и тебе снова пришлось сдерживать себя, чтобы не зажмуриться.

Они не уходили, не отпускали и не отступали — гребаная слабость, невыносимый страх… ненасытная боль.