В людских и лесных дебрях

Нужно было искать разные мелкие озерца, о которых мы не имели понятия, и таким образом были вынуждены позаботиться о проводнике. Лучшего, чем наш Сулиман, мы не могли отыскать, поэтому решили добраться до Кулунды, чтобы снова встретиться с этим незаменимым киргизом.

Нашли мы его очень быстро потому, что он кочевал тогда между Барнаулом и Кулундой, в восточной части степи. Он очень обрадовался, увидев нас, и с радостью принял наше предложение. Его опечалила только весть, что добравшись до Каинска, мы намереваемся уже возвращаться в Петербург. Он только попросил нас о нескольких часах времени на улаживание собственных дел и уехал. Уже после захода солнца он вернулся и привёл с собой молодого верблюда. В качестве подарка для меня, причём, сделал это очень демонстративно в знак нашей большой дружбы. Мне с трудом удалось убедить его, что не смогу я ехать в столицу с таким животным, и что в Петербурге на улицах взбесились бы все лошади, если бы я появился на верблюде. Он понял это и больше не настаивал.

Мы ночевали в деревне Кулунда, но ночью я заметил что Сулимана нет на месте. Спросил хозяина, где он. Отвечал, что киргиз уехал на верблюде. Однако утром, когда мы проснулись, Сулиман явился с рапортом, что лошади уже запряжены в возок, наши дорожные сундуки и мешки уложены и привязаны, и что мы можем ехать.

После чая мы выехали в дорогу. Впереди же на хорошем буланом жеребце ехал Сулиман, а рядом с возком, держась постоянно с моей стороны, гарцевал киргиз-подросток с красивым белым лицом и мечтательными, широко открытыми глазами. Вскоре я убедился, что паренёк, по поручению Сулимана, прислуживал исключительно мне. С большим старанием и ласковостью, он наливал мне чай и накладывал еду, упаковывал мои вещи, стряхивал пыль с одежды и с обуви и бегал за водой для питья и умывания.

Вечером, когда готовя на привале постель мне, он положил букет полевых цветов, я спросил удивленно, не Сулиман ли приказал служить мне так трогательно.

— Да, господин! — ответил паренек звучным голосом. — Но я делаю это с радостью, так как я теперь твоя «ханум» — первая жена.

Я вздрогнул, услышав это: сразу представил отчаяние моей матери при виде моей «первой жены», и язвительные мины коллег. Моё положение было очень глупым, я чувствовал, что отговориться от «ханум» удастся мне с большим трудом, чем от верблюда.

Я прибегнул к совету профессора, который очень легко отнёсся к моему новому приключению, и вызвал Сулимана на беседу.

— Что значит слова паренька? — спросил я его суровым голосом.

— Какого паренька? — ответил он вопросом на вопрос, поведя плечами. — Это Биби-Айне, моя младшая сестра. Я велел ей быть твоей ханум, кунак, так как дарю ее тебе, как подарил бы тебе верблюда, коня или пса. Биби-Айне с тех пор твоя невольница, вещь. Ей тринадцать лет и она самая красивая среди наших девушек. Бери её и будь счастлив!

Долго и осторожно я пытался уклониться от этого подарка, но Сулиман при упоминании об отказе хватался за нож.

— Это было бы оскорблением и позором для всего народа, кунак! — Кричал он, поблескивая глазами. — Только кровью мы смогли бы это смыть! Кунак, не делай этого! Лучше бери девушку, увези на озеро и выбрось в воду! Ты имеешь право, так как это твоя вещь, но не отказывайся! Не отказывайся, кунак!

Сулиман просил, кланялся и складывал руки, как для молитвы, а «моя жена» в это время украшала цветами упряжь коней, которые должны были везти её владетеля и хозяина, то есть меня!

Я не спал в течение целой ночи, размышляя, что мне делать, и сожалея, что вблизи нет глубокого озера: бросил бы в него Сулимана, а девушку отправил бы домой, дав ей в качества «калыма», или выкупа несколько фунтов карамелек из деревенского магазина!

Но что делать? Что делать?

Эта мысль преследовала меня в течение целого часа исследований на озере Чаны, где мы открыли очень интересное явление. Это соленое озеро, лишенное рыбы, и только северо-западная часть его имеет пресную воду, изобилующую в большом количестве карпами, линями, щукой и окунем.

Чаны находится в зарослях тростников и окружено болотами, где собираются дикие утки, и даже гуси, которые задерживаются здесь во время сезонного перелёта на север. Я ходил очень часто на охоту, и всякий раз моя непрошеная «ханум» срывалась с места, чтобы сопровождать меня. К великому неудовольствию Сулимана и к отчаянию Биби-Айне, я не позволял этого.

Наконец, однажды, она поймала меня, когда я возвращался с охоты, нагруженный утками и, снимая с меня мешок с птицей, своим мелодичным голосом произнесла:

— Мой господин постоянно сердится на Биби?

Я почувствовал, что приближается решительное столкновение, и прямо-таки холодок пробежал по телу!

— Девушка, я не сержусь на тебя, — ответил я, скрывая смех и свое замешательство.

— Я не девушка, поскольку отец и брат отдали меня тебе в «ханум» (жены)! — воскликнула она с гневом.

— Всё-таки ты мне не жена! Моя вера запрещает мне жениться на магометанке, Биби.

— Я твоя собака и невольница, хочу молиться твоему богу, как ты молишься! — сказала она, опуская свои прекрасные глаза.