В людских и лесных дебрях

Мне подмигнули последние стрелки станции, последние фонари, последние постройки… Однако я не вошёл сразу в свой вагон, где был профессор, потому что смертельно боялся, что увижу рядом с ним сладко улыбающееся личико моей «ханум». И вошёл только на следующей станции. О счастье! «Ханум» не было! Мои хризолиты спасли меня. Сулиман и Биби вероятно еще приглядывались к блеску и игре света, когда поезд ушел, и «ханум» не видела в минуту движения поезда лица предателя — «мужа».

«Милая прекрасная Биби-Айне! — думал я в тот же вечер. — Теперь, наверное, ты расплетаешь свои чёрные косы, надушенные сандалом и мускусом, и вырываешь из них четыре волоска, чтобы выбросить их на все стороны света и убить воспоминания обо мне. Не гневайся на меня! Ты прекрасна, чудесна, ловка и упруга, поешь, как степной жаворонок, танцуешь, как райская гурия, отлично пришиваешь пуговицы, прекрасно делаешь шашлыки на углях и азу[24], как никакая другая женщина! Но не мог я взять тебя в жены, так как в первую очередь ты безграмотная, и чтоб ты делала с ученой и скучной молью, а во-вторых, что бы сказала моя мама, такая требовательная, хорошо воспитанная и не любящая, чтобы с ней шутили. Good-bye, милая, маленькая Биби-Айне. Будь счастлива!»

Несколькими днями позже я был уже в Петербурге, а моя мать, увидев мое почерневшее, загорелое лицо и огрубевшие руки, рассмеялась и заметила шутливым голосом:

— Что-то в тебе сейчас есть татарского!

«Ага! — Искренне воскликнул я в душе. — Как бы ты себя повела, мамочка, когда я заявился бы к тебе с красивой Биби-Айне, моей несостоявшейся „ханум“?»

А что бы это было, что бы устроила моя теперешняя настоящая «ханум», которой я подарил не хризолиты, а сердце и душу, и за которой я внимательно слежу, чтобы она не вырвала из своих чудесных каштановых волос тех «четырёх колдовских» и не бросила их на все четыре стороны света?!

Часть четвертая

Проклятый остров

I. Недоступный берег

На Тихом Океане находится большой остров Сахалин, отдаленный от Азиатского континента и от Российских владений Татарским Проливом, шириной от семидесяти до ста километров.

Два или три раза в год плыли к западным берегам Сахалина российские корабли из Одессы. Очень необычный вид имели эти пароходы. На палубе нельзя было заметить пассажиров, только кое-где таился солдат со штыком, а на мачте полоскался темный флаг с какими-то буквами. Если бы при встрече такого судна, где-нибудь около Коломбо или Шанхая, кто-то смог бы проникнуть на его палубу, был бы, несомненно, удивлен мрачным звоном кандалов и неумолкающим ни днем, ни ночью гудением внутри судна, которое напоминало пчелиный улей.

Только эти «пчелы» не были свободными насекомыми, которые могли пересекать воздушное пространство в произвольном направлении, а были это люди с закованными руками и ногами, часто впятером прикованные к одной цепи, ютились же они в железных клетках и охранялись грубыми, свирепыми солдатами с винтовками в руках.

Корабли перевозили из Одессы на Сахалин самых опасных уголовных преступников: убийц, бандитов поджигателей и рецидивистов. В Одессе, южном порту России, собирали всех осужденных на изгнание преступников и отправляли на Сахалин, место пожизненной ссылки и «каторги», или тяжелых принудительных работ. Перевоз судном этих людей, закованных в кандалы, закрытых в железных клетках, был чем-то напоминающим самые страшные сцены из Дантовского «Ада». Бури на океанах, жара в тропиках, холода в северной части Тихого Океана, превосходящие самое изощренное воображение, нечистоты, издевательства над этими обессиленными, беззащитными людьми — все это выбивало из их рядов десятки, а порой, сотни жертв. Для власти это было даже желанным обстоятельством, так как уменьшало ее затраты и избавляло от лишних хлопот.

В конце концов, судно вплывало в Татарский Пролив и останавливалось недалеко от берега, около одного из двух административных пунктов: Дуэ или Александровка. Спускали лодки и выгружали пассажиров, измученных и больных, а также их скромный багаж.

Море в Проливе всегда беспокойно, а волны наваливаются на челны. Порой двое скованных вместе арестантов падали в воду и, никто не спешил оказать им помощь; узелки и сундучки с разными лохмотьями, парой запасной обуви, с табаком и спичками, всегда промокали насквозь а, порой, даже, были вырваны из рук безумствующими волнами. Лодки с трудом добирались до берега, у которого особенно бесновались волны, разбиваясь о высокие и крутые скалы.

Никакого порта или хотя бы пристани для кораблей и лодок, российская власть в период владения Сахалином, оказалась не в состоянии построить.

Пассажиров выталкивали прикладами на берег и окружали со всех сторон ощетинившимися штыками. По команде эти люди, грешники, но и одновременно мученики, двигались к Главному Тюремному Управлению, одного из двух правительственных поселений, где их записывали и назначали в определенные тюрьмы и на какие-то принудительные работы, часто приковывая их цепью к тачке или к вагонетке.