В людских и лесных дебрях

Обошел всю Сибирь вместе с сыном, который в глухих необразованных деревушках так хорошо читал Святую Библию и говорил о Боготворце и Спасителе Мира. Я был убеждён, что он станет священником. Наконец я решил закончить скитания и осесть там, где мой мальчик будет учиться. Свою деятельность, которую высоко оценивали епископы Николай, Сильвестр и Макарий, хотел я закончить посещением острова Сахалин, чтобы совершить что-то для бедных заключённых, навсегда лишенных свободы и человеческих прав. Мы прибыли сюда, как всегда, вместе с сыном. Скопили денег, встретили людей, которые были готовы слушать со средоточением души слова Святого Писания, которые читал им своим звучным голосом мой мальчик, полный воодушевления и христианского усердия. И сколько же детей арестантов научил он читать и писать! Спустя некоторое время я решил все собранные деньги отослать в Сибирь епископу Макарию.

Мы были тогда в Оноре. Но я заболел внезапно и вынужден был послать сына с деньгами на почту в Дуэ. Он выехал и более никогда не вернулся. Искал я его целый месяц и, наконец, нашел в лесу с головой, разбитой топором. Он был совершенно оборван, а вместе с одеждой и обувью исчезли деньги, собранные нами с таким трудом на Дом Божий. Долго искал я виновников преступления… Нашел их. Были это те самые, которые, порой, слушали… слова, читаемые моим теперь уже убитым сыном! Были это они…

Он замолчал, вздыхая тяжело. Один раз я даже услышал внезапный скрежет зубов Болотова.

— Теперь понимаю, почему так плохо думаете о жителях Острова, — заметил я, глядя с сочувствием на несчастного отца. — Но почему остались здесь?

— Вероятно, вы думаете, что я могу спокойно жить, не сдержав слов обещания жене, что сберегу сына?

Он сказал это с ужасным, хотя сдержанным раздражением. Я промолчал. Он же тем самым голосом начал быстро, лихорадочно говорить:

— Обнаружил убийц. Были это Кошка, Сокол, Селиванов, Дормидонтов и Грених. Когда они узнали, что я обнаружил их след, сбежали из Оноре и направились в сторону Погиби. За ними направили погоню, но напрасно. Всех переловил сам, поодиночке, и зарубил топором. Тогда тюремные подонки приговорили меня к смерти и уведомили меня об этом. Ответил им, что каждый, кого поймаю, погибнет! И видит Бог, я выполнил свое обещание! Тогда онорские заключённые начали караулить меня! Несколько раз я был в их руках. В моей спине две раны от ножа и сломанные ребра, но за свои обиды щедро заплатили они своей смертью. Нет! Никто из онорской тюрьмы не ускользнёт от меня. Власти знают, что я не преследую других заключённых, но когда который из них убежит из Оноре, уведомляют об этом меня, и тогда моя мстительная рука достает их. Ни один не убежит, ни один!

Таким мстительным был Андрей Болотов.

Командир дисциплинарного батальона в Дуэ, полковник Журавский, рассказывал мне позже, что Болотов жил в разных местах Острова, блуждая всюду и живя охотой. Но достаточно было пустить слух по кругу, что убежал арестант из Оноре, и Болотов тотчас же появлялся, выпытывал всё о беглеце, собирал всю необходимую информацию о нём и снова исчезал без следа. В таких случаях власти даже не высылали за беглецом погоню, зная, что «мститель» выследит его и убьет. За каждую голову Болотов получал правительственную премию, которую он полностью жертвовал на строительство церквей и на молебны за душу убитого сына.

Когда Болотов закончил свой рассказ, я долго не мог освободиться от тяжелого и удручающего ощущения.

Я понимал, что месть является плохим советчиком, но не мог не ощутить всей глубины отчаяния и ненависти этого человека. Прощаясь с ним, я подал руку и сказал:

— Пусть Бог пошлёт успокоение вашему сердцу!

Болотов перекрестился набожно, после чего шепнул:

— Я тоже только об этом Его прошу, но, наверное, это уже никогда не наступит, никогда!

По удивительному стечению обстоятельств было угодно, чтобы после нескольких лет я ещё раз встретил «мстителя». Было это в январе 1920 года, когда я пробирался из Томска в Красноярск, чтобы начать оттуда бегство от большевиков за границу, в Монголию и Китай. На моей дороге находилось село Ботогол, около которого рыскал какой-то жестокий партизан, одновременно грабя и убивая буржуев и советских комиссаров, чиновников и солдат. Все объезжали эту местность, проезжая не вдоль железнодорожной линии, а северным шоссе. Я же, не имея никакой потребности прятаться, так как был убеждён, что тем или иным способом погибну, ехал почти безлюдной дорогой, имея с правой стороны железнодорожную насыпь, заставленную непрерывной цепью поездов, брошенных армией и правительством адмирала Колчака и убранных большевиками только тремя месяцами позже.

На одной из маленьких станций железной дороги перед Ботоголом я задержался, чтобы отдохнуть и подкрепиться, так как был иззябший, измученный и голодный. На станции я застал какого-то второстепенного чиновника и нескольких железнодорожных рабочих. В углу сидел ещё какой-то человек, который, когда я вошёл, внезапно поднялся, но сразу же снова сел, заслонив лицо большим меховым воротником.