В людских и лесных дебрях

Я вопросительно посмотрел на него. Он понял и с отчаянным движением руки шепнул:

— Не могу ничего говорить, не могу, не смею… Но знаю, что произойдёт большое несчастье!..

Из-за этого отчаяния и тревоги, не чувствовал я себя вправе расспрашивать его; только, угощая его папиросой, спросил безразлично:

— Куда ведет эта тропа?

Он поднял на меня встревоженные глаза, но ответил:

— К маленькой сектантской часовне «Скита», где будет происходить богослужение…

— До свидания! — попрощался я и вышел на истоптанную многими ногами тропу.

Лес в это время затеял свой громкий разговор, глухой и угрожающий. Ветер колыхал и гнул верхушки деревьев. По небу издалека двигалась темно-серая туча, предвестница приближающейся бури. Перед ней уже мчались взлохмаченные и разорванные облака, постоянно меняя свои формы. Где-то в чаще тихо пищал ястреб-тетеревятник и, с карканьем, кружила над лесом стая ворон, порой, сдуваемая и разметываемая порывами ветра.

Тропинка, извиваясь среди больших и потемневших стволов сосен, привела меня на обширное болото, заросшее травой и кустами.

Ноги вязли в размокшей земле, а торчащие вблизи кочки, после каждого моего шага дрожали и качались во все стороны. Это был наиболее убедительный признак скрытой топи.

Я шел ещё около часа, пока передо мной не открылась обширная поляна, окруженная густым лесом, на опушке которого уместилась маленькая часовня, рубленная топором и уже потемневшая от старости. Лиственничные бревна кое-как поддерживали уже покосившийся купол, завершенный крестом.

Несколько крестьян, прибывших с другой стороны леса, уже входили внутрь часовни. Я присоединился к ним. Внутри было мрачно и тесно, так как около пятидесяти человек наполнило с избытком это маленькое и низкое помещение, рассчитанное когда-то на малый круг обитателей «Скита». Я уместился в самом тёмном углу и начал осматриваться. У единственного крохотного оконца стоял, собранный из простых строганых досок, стол, а на нём рядом с Библией, латунный крест. В левом углу висела совершенно чёрная от старости и копоти свечей, икона Христоса, перед которой в висячем подсвечнике горели едва заметными огоньками две тонкие восковые свечи. Огненные язычки свечей то синели, затухая, то разгорались сильнее, превращаясь в большие жёлтые языки. Тени и блики сновали по образу Спасителя мира в терновом венце, с грозным и строгим выражением лица. Под мигающими огнями оживали очи Христоса, набирали блеска и жизни, а уста, казалось, складывались в болезненную улыбку, полную муки и тревоги.

Крестьяне с ужасом смотрели в оживающее лицо Сына Божьего, все чаще падали на колени и, делая рукой знак креста, бились лбом о пол.

За столом, в неподвижной позе, как бы вырубленный из черного камня, стоял бледный монах с горящими глазами и с напряжением всматривался в окно, шепча что-то тонкими губами. Недалеко от стола я заметил незнакомку. Она стояла на коленях с глазами, упертыми в пол, и, по-видимому, молилась.

Внезапно, монах, быстрым движением повернулся к собравшимся, охватил их горящими глазами и, голосом, возбуждающим тревогу, произнёс:

— Вот, взглядом моей души, вижу приближающегося Бога — Творца Мира и наших душ, Бога — чашу всяческих блаженств и добра; Бога — осуждающего за грехи человеческие! Молитесь и просите Его криком своей души, огнём ваших сердец, чтобы ступил Он среди нас, в живом теле, показался нам грешным и разрешил, чтобы мы оказались перед Его обличием!

Сказав это, он согнулся почти до земли, принял вид согбенный и униженный, вытянул перед собой руки и, среди расступающейся перед ним толпы, направился к выходу.

Оставшиеся начали громко бормотать молитвы, падать на колени, склонять головы к земле и вздыхать с тревогой и раскаянием.

— Боже Милосердный, Боже, Судья и Царь добрый! — раздавался, уже за стенами часовни, голос монаха. — Войди в Храм Свой, где стадо Твое исполняет Твою волю, когда входишь в Храм Твой.

Толпа, затаив дыхание, замерла в ожидании и страхе.

Как бы в ответ на призывы монаха, раздался глухой и угрожающий рокот леса, всё более раскачиваемого могучими порывами вихря. Далёкие отголоски грома добежали тяжелыми волнами и разбились о чёрные стены «Скита».

— Здесь слуги, невольники Твои, — уже значительно ближе я услышал голос монаха. — Они готовы пролить свою кровь за грехи мира, для отмывания следов великих преступлений!

Немного погодя я увидел монаха; он ползал на коленях, касаясь лицом земли и, вытянутой рукой ведя за собой, как бы кого-то невидимого. Он дополз до порога часовни, никто из молящихся не смел взглянуть в сторону двери, так как всех охватил могучий, парализующий, мистический страх. Я взглянул на монаха. Видел, что никого нет перед ним; понял, что вихрь, гром, буря и сотрясаемый ею лес отвечают словам худого монаха с горящими глазами, но одновременно чувствовал, что страх закрадывается в моё сердце, и мозг перестаёт работать логично и холодно.