В малом жанре

О, священная гора Хайрхан,Укрепи во мне путь мой праведный,Укажи мне мой путь лучезарный,Буду ли в потемках — светом озари,Буду ли спотыкаться — опорой подсоби!Всевышние Духи мои,Затерявшемуся судьбу оберегая,Заблудившемуся дорогу указуя,

Мой жребий вытяните мне,Мою участь поведайте мне,Если виновна, прошу исправленья,Если я грешна, прошу очищенья,Помилуйте, Горы священные!Словно птаха, потерянная в тумане, дрожу,Словно лань, утерянная в лесу, трепещу,Лишилась сна, чтобы поспать,Лишилась спины, чтобы прилечь,

От стужи синею, от жары засыхаю,Опираюсь на челюсть, ползу на коленях,Не вижу леса, глаза напрягая,Не сглотну простоквашу, рот разевая,Затерлись зубы на деснах,Завязли слюни в устах,Помилуйте!Беспрестанно я надрывалась,

Бренным телом изнурялась,Добрые кости износились,Дохлой плоти уравнялась,Намучилась до предела,Натерпелась до конца,Потоплена телом в реке кровавой,Повязана к жизни нитью тонкой,Вожжи у сына будь короче, будь длиннее,Возмужать дозволь ему побыстрее,

Ушедших воинов за дальние реки,Утеряных мужей за высокие горы,Поверни назад, пожалей,Позови обратно к горам седым,Пускай возвратятся к истокам родным!

Едва шаманка закончила заклинания, как, словно гром небесный, обрушился на нее вопль, ей послышалось: «Мама», — потом она через духов своих увидела образ сына в огне и дыму, проваливающегося куда-то сквозь землю, голос сына постепенно затихал. «О Духи, о священное Дерево-мать», — вскричала шаманка, медленно оседая на землю. А соплеменники подумали, что она падает, ослабев от бесперерывного, нескольких дней кряду продолжавшегося, камлания.

Небо разгневалось за то, что пришлые люди насобирали запретные плоды с Дерева-матери. Ведь Дерево было священным, и посредством него люди общались с Небом. Черный вихрь был ниспослан на племя. Он загнал всю дичь в места, недоступные людскому взгляду, неслышимые людскому уху. А само дерево было повержено на землю. Только однажды после этого один престарелый охотник добыл однорогого оленя, тем и закончилась охотничья добыча того года. Бедствие, которое обрушилось на племя, смерть сына в далекой чужбине — все это случилось по вине чужаков, посмевших дотронуться и осквернить священное Дерево-мать, покровительствовавшее племени и оберегавшее жизнь ее сына. Чтобы вернуть благосклонность Бурхан-тенгри, задобрить Дерево-мать девять дней провела тангутка в камлании, без пищи, без сна совершала обряд, не перерывалась, передохнуть себе не давала. Потом слепила из грубой муки фигурки тех нечестивых людей, вдохнула в них жизнь и закопала в землю, головами в ту сторону, откуда пришло зло, прочитала проклятия, изгоняя прочь их души.

После исполнения обряда тангутка затворилась в своем чуме, предаваясь горю. Ее материнское сердце восставало против увиденного в камлании. «Не может быть такого, — кричало оно, — пойди и увидь все своими глазами», — вынуждало оно. До сей поры удавалось шаманке, общаясь с духами-хранителями, оберегать целое племя, не знало племя ни голода, ни болезней, но не удалось ей уберечь единственное родное существо. Раз так, ни к чему ей духи-хранители решила она и, опираясь на палку, вышла в темную ночь, в незнакомую даль, неведомую землю. Устремилась тангутка прямо через таежные гущи, но, перед тем как уйти, вверила свой шаманский бубен Дереву-матери, которому соплеменники из поколения в поколение поклонялись и которое теперь замертво лежало на земле, распластавшись, с раскиданными ветвями, словно искромсанные руки и ноги. Никогда не приходилось ей выходить из тайги на равнину, покидать лес, выходить в степи. Не взяла она с собой в дорогу ни ножичка, ни колышка. Видя страдания старой женщины, сова глумилась издевательским смехом так, что все ее тело заходилось в судорогах, а скалы и утесы вокруг гулко вторили крику совы насмешливым эхом.