В малом жанре

— Чтоб гудел. Привык я к нему.

Он вернулся в комнату. Старое кресло заскрипело. Он сел напротив старика, который уже смотрел кино, порой отпуская комментарии.

— Гляди, этого типа скоро прикончат. Уже повели наверх.

Он чуть наклонился вперед, чтобы лучше видеть лицо отца.

— Я хотел спросить: зачем?

— Что зачем?

— Зачем ты меня бил?

— Бил тебя, говоришь?

— Да. Много раз.

— Не знаю, — проворчал старик. — Не помню такого. Видно, нечасто бывало. Да каждый ребенок получает оплеухи. Если я и вмазал тебе пару раз, что в этом такого?

Он встал, сделал несколько шагов по комнате, закурил. Открыл окно, выпустил дым наружу. Повернулся.

— Это были не оплеухи.

— У тебя тоже есть ребенок, — сказал старик.

— Этот ребенок — твой внук.

— Бьешь его?

— Нет.

— Ни разу не ударил?

— Нет.

— Никогда?

Он загасил окурок. Свет за окном потускнел, небо на востоке посерело, приближался дождь. Серые тучи наползали друг на друга, и, глядя на них, ему вдруг показалось, что он промок до нитки. Склизко блестел шифер на крыше соседского дома, по навесу гуляла кошка. Одна из труб выпустила клуб дыма. Почему только одна? Проверяют, как работает дымоход? На карнизе, зябко нахохлившись, сидели голуби. На третьем этаже упражнялся пианист. Он уже не в оркестре, его выставили, уволили, его место занял другой, а он все играет гаммы, кажется, так это называется, день напролет. На самом деле, какое же это упражнение? Он никогда не будет больше выступать и все же не может не упражняться. Упражняется тот, кто рано или поздно будет выступать. Если же нет, тогда зачем это, улыбнулся он.

— Чему ты смеешься?

— Ничему, — он подошел к аквариуму, присел на корточки и заглянул внутрь. Он смотрел на рыбок, как старик смотрел телевизор.

— Надо мной смеялся?

— Не над тобой.

Отец снова повернулся к экрану.

— Сказал же, что его прикончат. Прямо в голову выстрелили. Надо же было ему лезть. Сидел бы тихо — не продырявили бы башку.

— Не понимаю, как это ты не помнишь, — сказал он.

— Чего?

Старик достал носовой платок, долго откашливался, затем сплюнул. Сложил платок, сунул его обратно под подушку.

— Ты меня и кулаком бил.

Старик задумался. Почесал висок, оставляя красные пятна. Скривил рот.

— Говорю же — не помню. Ты меня ни с кем не путаешь?

Он чуть было не засмеялся.

— Однажды я неделю встать не мог.

Старик упрямо покачал головой и уставился в экран. Смотрел кино.

— Тебе, сынок, видно, языком почесать захотелось.

— А тебя били?

— Меня? Кто?

— Твой отец.

Старик рассердился, рассек рукой воздух, словно отгоняя муху.

— Нет, не бил меня отец. Прими к сведению — никогда он меня не бил. И к чему ты его приплел? С какой стати?

Старик попыхтел и замолчал, снова повернулся к экрану, пробормотав что-то себе под нос. Он начал собираться. С ботинок натекла вода. Он сунул руку в карман. Потом надел пальто.

— Завтра принесу лекарства. Витамины уже заканчиваются.

Глаза старика странно блеснули.

— Ты же хотел мне что-то сказать. Поговорить со мной.

— Завтра поговорим.

— Ладно, завтра так завтра.

Он уже нашаривал ключи, когда старик сказал вслед:

— Да, выкинь из головы насчет того, чтоб рыбок увезти. Рыбок я тебе не отдам.

— Рыбки останутся, отец.

— Значит, договорились.

— Да, отец.

Он закрыл за собой дверь, вышел на улицу. Шел дождь. Он бросил несколько монет нищему на углу. Остановился, пошарил в карманах. Тело болело. Он уже сжимал рыбку в ладони, самую большую золотую рыбку. Он кинул ее на мокрый асфальт, наклонился. Рыбка билась, слышались тихие шлепки. Он закрыл глаза. Словно большая отцовская рука ударила его по лицу. Он думал о долгих, безмолвных побоях, причины которых он никогда не узнает.

Попугай

Как обычно, он решил вздремнуть после обеда. Неподалеку строили церковь. И так сверлили, строгали и стучали молотками, что он то и дело просыпался. Он встал, проковылял на кухню, по-быстрому выпил два абсента, снова плюхнулся в кресло и уставился в потолок. Там, наверху, гулял солнечный свет, создавая полосы и пятна, наплывавшие друг на друга. По соседству все так же сверлили и строгали, и он вспомнил, как начальник стройки однажды рассказывал рабочим, что не каждый доживает до завершения строительства церкви. Начальник стройки, высокий, сухощавый человек, непрерывно курил во время разговора, закуривая сигарету за сигаретой. Человек наблюдал за всем какое-то время с балкона и, наконец, сам потянулся за куревом. Начальник стройки говорил рабочим: вы только подумайте, на свете есть храмы и церкви, которые строились по пятьсот лет. Подумайте только, говорил он, сколько в мире церквей, которые так и не будут достроены, хотя в них уже служат священники. И еще подумайте, можно ли вообще достроить церковь? А если ее и достроят, все ли смогут в нее прийти? Нет. Не каждый попадет туда, куда он направился. Кто-то заблудится по дороге, кто-то найдет другую церковь, а кто-то в пути заболеет и умрет.

Рабочие стали спрашивать.

— Зачем же тогда строить?

— Не знаю, — ответил начальник стройки, — за это ведь платят, верно?