Читаем В мир А Платонова - через его язык (Предположения, факты, истолкования, догадки) полностью

Тот же мотив - пустоты полезной (и даже запасаемой для будущего заполнения непременно чем-то ценным) возникает в том случае, когда Захар Павлович выбираюет себе и приемному сыну Саше (накануне революции) "подходящую" партию, чтобы в нее "записаться" - тут намеренно двусмысленная игра слов:

Хоть они и большевики и великомученики своей идеи, напутствовал Захар Павлович, - но тебе надо глядеть и глядеть. Помни - у тебя отец утонул, мать неизвестно кто, миллионы людей без души живут - тут великое дело... Большевик должен иметь пустое сердце, чтобы туда все могло поместиться (Ч).

Но тем не менее из пустого пространства человек у Платонова почему-то постоянно стремится в тесноту, в скученность, в давку. (По-видимому, именно из-за ощущения бесцельности и бессмысленности собственного движения в слишком просторном для него, внешнем пространстве?) Именно в тесноте он получает вожделенную возможность забыться, т.е. раствориться в массе, растерять себя и слиться с целым (общества, коллектива, семьи, природы), начав двигаться, так сказать, уже "в едином строю", "по течению", "со всеми вместе".

Например, для прирученного Яковом Титычем таракана, который смотрит на мир через окно в комнате, весь внешний мир кажется слишком просторным и страшным, поэтому таракан в результате предпочитает для себя - забвение в тесноте теплых вещей (Ч) и так и не выходит наружу.

Утешение и успокоение для человека возможно через слияние своих ("неправильных, ложных, корыстных") чувств - с теми, которые объединяют его со всем человечеством (а не разъединяют, как то делает - разум). Но при излишней удаленности, "раскинутости" пространства такое успокоение недостижимо, пространства вселяют опасения:

Бурьян обложил весь Чевенгур тесной защитой от притаившихся пространств, в которых Чепурный чувствовал залегшее бесчеловечие (Ч).

И если лунный свет (холодный, безжизненный, но при этом заключающий в себе истину), по Платонову, только тоскует в пустоте ночного воздуха, то от солнечного света весь мир становится тесен и тепл (Ч).

Но почему же именно над родиной Саша Дванов видит безвыходное небо, делающее весь мир порожним местом? - т.е. как бы зазывающее его к себе, остающееся без него неполным, требующим его, Сашиного, участия?

Даже ценность собственной, отдельной от других жизни для человека, платоновского героя, теряется (или, во всяком случае, она становится относительной), когда тот ощущает вокруг себя - присутствие множества других людей, ведь существование массы заведомо более ценно, чем жизнь единицы в ней, отдельной личности:

Наконец Сарториус вышел из дома. Его обрадовало многолюдство на улицах .

Опять наступила весна; время все более удаляло жизнь Сарториуса. Он часто моргал от ослепления светом и наталкивался на людей. Ему было хорошо, что их так много, что, следовательно, ему существовать необязательно - есть кому и без него сделать все необходимое и достойное (СМ).

Но в целом, все-таки, мне кажется, теснота переживается Платоновым еще болезненнее, чем пустота:

Лиза и Сарториус вышли вместе на улицу, занятую таким тесным движением, что казалось здесь же происходит размножение общества (СМ).

Как пустота, так и теснота (т.е. излишняя разреженность пространства, с одной стороны, и переполнение и узость места, с другой) может иметь значение 'заполненного неправильно (или просто занятого чем-то посторонним, другим, нежели нужно), неудобного, неприспособленного для жизни места'. Именно эти значения они у Платонова чаще всего и получают. Некоторые исследователи даже считают, что теснота (в "Чевенгуре" Платонова) всегда однозначно выступает как признак смерти (Лангерак 1987: 480).

Способы заполнения пустого и выхода из тесного

"Воля - это отсутствие забот о завтрашнем дне, это беспечность, блаженная погруженность в настоящее. Широкое пространство всегда владело сердцем русских. А понятие тоски, напротив, соединено с понятием тесноты, лишением человека пространства. Воля - это бесконечные пространства, по которым можно идти, брести, плыть по течению больших рек и на большие расстояния, дышать вольным воздухом открытых мест, широко вдыхать грудью ветер, чувствовать над головою небо, иметь возможность двигаться в разные стороны - как вздумается"

Д.С.Лихачев "Заметки о русском"

Итак, герои Платонова болезненно ощущают попеременно (но, надо сказать, что и болезненно склонны, постоянно стремятся к воспроизведению, переживая и мучаясь от этого,) - то тесноту и узость, сокращение и вытеснение их из личного пространства (задавленность, скученность, давку, жару, угар и т.п.), то, наоборот, - бесформенность, неизмеримость, бесконечность окружающего и вмещаемого ими в себя (в воображении) пространства, собственную растворенность и потерянность в этих пространствах. (Может быть, это просто некий инвариант преобладающих у Платонова эмоций в человеке?) Иначе говоря, они одновременно демонстрируют на себе и исключительную "русскость" своего характера, и, как будто, отталкиваются, отторгают ее же.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
1991: измена Родине. Кремль против СССР
1991: измена Родине. Кремль против СССР

«Кто не сожалеет о распаде Советского Союза, у того нет сердца» – слова президента Путина не относятся к героям этой книги, у которых душа болела за Родину и которым за Державу до сих пор обидно. Председатели Совмина и Верховного Совета СССР, министр обороны и высшие генералы КГБ, работники ЦК КПСС, академики, народные артисты – в этом издании собраны свидетельские показания элиты Советского Союза и главных участников «Великой Геополитической Катастрофы» 1991 года, которые предельно откровенно, исповедуясь не перед журналистским диктофоном, а перед собственной совестью, отвечают на главные вопросы нашей истории: Какую роль в развале СССР сыграл КГБ и почему чекисты фактически самоустранились от охраны госбезопасности? Был ли «августовский путч» ГКЧП отчаянной попыткой политиков-государственников спасти Державу – или продуманной провокацией с целью окончательной дискредитации Советской власти? «Надорвался» ли СССР под бременем военных расходов и кто вбил последний гвоздь в гроб социалистической экономики? Наконец, считать ли Горбачева предателем – или просто бездарным, слабым человеком, пустившим под откос великую страну из-за отсутствия политической воли? И прав ли был покойный Виктор Илюхин (интервью которого также включено в эту книгу), возбудивший против Горбачева уголовное дело за измену Родине?

Лев Сирин

Публицистика / История / Образование и наука / Документальное / Романы про измену
Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота
Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота

Профессор физики Дерптского университета Георг Фридрих Паррот (1767–1852) вошел в историю не только как ученый, но и как собеседник и друг императора Александра I. Их переписка – редкий пример доверительной дружбы между самодержавным правителем и его подданным, искренне заинтересованным в прогрессивных изменениях в стране. Александр I в ответ на безграничную преданность доверял Парроту важные государственные тайны – например, делился своим намерением даровать России конституцию или обсуждал участь обвиненного в измене Сперанского. Книга историка А. Андреева впервые вводит в научный оборот сохранившиеся тексты свыше 200 писем, переведенных на русский язык, с подробными комментариями и аннотированными указателями. Публикация писем предваряется большим историческим исследованием, посвященным отношениям Александра I и Паррота, а также полной загадок судьбе их переписки, которая позволяет по-новому взглянуть на историю России начала XIX века. Андрей Андреев – доктор исторических наук, профессор кафедры истории России XIX века – начала XX века исторического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова.

Андрей Юрьевич Андреев

Публицистика / Зарубежная образовательная литература / Образование и наука