В мире хищных зверей

И все-таки его сумели там доконать, в этом городе. Эта тупая серость вкупе с серой тупостью, все эти бездарности и зверства выбили Поэта из колеи, выжили из родного Города, вылили из родимой норы, как выливают сусликов тазиками и ведерками грязной воды.

В окололитературных кругах Светлоярска пробежал слух, что Поэт обезумел и ушел пропадать в тайгу, однако тот, и не думая пропадать, объявился в Слободке, заразил поселян своей кипучей верой в жизнь, всем полюбился, как вдруг, ни с того ни с сего, засобирался обратно в Город. Несомненно, и в здесь его посчитали безумцем. Как и Егора. Между тем в самой Слободке намечался крупный раскол, чуть не фиаско самой идеи «Деревни», и все оттого, что оказывается-то не только один труд заполняет жизнь, пускай он и стоит первым пунктом, — нет, кроме него есть еще миллиард пунктов и жизнью-то, оказывается, называется все то, что касается человека, а человека касается все. Впрочем ладно, в этом бы с горем пополам разобрались бы, дак ведь нет, подвернулся «этот подлец» Поэт со своим баламутством и такое сказал! «После меня, — сказал он, — вы еще призадумаетесь, бегуны гр…е. Истинное счастье не в том, чтобы убежать вперед, — сказал он, — а обернувшись, увидеть остальных далеко позади. Счастье, — сказал он, — в том, чтобы, обернувшись, увидеть остальных бегущими по вашим следам. Наша цель совершенствовать мир и больше пока ни в чем.

— Егор, — внезапно позвал Поэт и Егор вздрогнул.

— Что?

— Пожалуй, ничего. Ты в порядке?

— Пока да.

— Я тоже.

Там, где они теперь шли, кроны деревьев образовывали низкий плотный тяжеловесный свод с крошечными просветами-бойницами.

И Лес дышал. Лес дышал испарениями влаги и пугающими вздохами флоры, он отдыхивался от селя вони, подранком ползущей от Города. Огромный дряблый лес, он скособочившись, неудобно, по-старчески лежал на одном боку, прильнув к потной земле, он испускал последний дух. Здесь все было запутано, словно сам дьявол игрался с клубками ниток на ошалевших своих шабашах и, вконец запутавшись, побросал и ушел — понуро поплелся за другими падшими ангелами, и архангелами, и Хозяином, переселяясь, согласно мечте, в другие миры, мирно вычеркнув из неглупой даже памяти эту несчастную землю-неудачницу. Здесь все было запутано. И не понимал — хоть убейте! — ну не понимал Егор всех этих игр — простых, сложных, с известными и неизвестными правилами, с потайными приемами, и вечным патом.

«Безнадега я, — безнадежно подумал он. — И никогда-то я ничего не понимаю, а может быть это счастье — ничего не понимать. Только почему-то не хочу я этого, боюсь».

Они шли, а ноги их онемело месили неразбери-поймешь какую грязь вместо хотя бы самой захудалой бетонки…

— Да, хреновая у вас тут жизнь, — вздохнул Егор.

— Почему это — у вас?! — весело обиделся Поэт.

— А я не помню чтобы жил здесь раньше.

— Какой хитрец! — пальцем погрозил Поэт и суховато продекламировал: Все из нас жили здесь, но тысячи не знали где это и тысячи не знали зачем это и потому не брали за себя ответ, один лишь Сын Божий все знал, но из безысходности и жалости к нам горько плакал. А?

Егор засмеялся.

— Тогда и не забивай голову — наш и точка.

— Сын Божий в самом деле плакал? Значит он не оптимист?

— Ишь! Послушай, это Его единственная слабость. Вначале Бог был молод, полон сил и вершил дела направо и налево. Когда же повзрослел, обрел ответственность за дела свои и однажды, пришед взглянуть на творения, вместо оазиса увидал копошащуюся кучу дерьма, Он возжалел нас, а, возжалев, заплакал. Но потом — ничего, отлегло.

— Это каноническая легенда?

— Это я в своих многосерийных снах видел.

— …? Каких-каких?

— Многосерийных. Развивающихся во времени. Имеющих продолжение.

— Хм!.. Поэт, а расскажи мне про Город, — попросил Егор. — Я так мало знаю про него. Проблемы, раритеты…

— А не многого ли ты требуешь от меня, благородный рыцарь? воскликнул Поэт. — Про Город ему! Он, мил государи мои, по наивности неведомой полагает, будто хоть кто-то хоть что-то знает про этот самый Город, но это не так. И что такое Город, если подумать отвлеченно, как не величайшее достижение человеческого разумения. Полис, мегаполис, конурбат. Город, благородный рыцарь, это жилье человечества или, то есть, самое что ни на есть первостепенноважное — и по развитию его и удобству можно смело судить об уровне развития самого человечества. А что такое, Егор, человечество?

— Сложный вопрос.

— Две головы — два варианта. Человеческое общество, оно что клейкая паста, связывающая человека с человеком и нет ничего более ценного чем эта связь. Но воспевать надо не человека и не связь эту общелюдскую, а Человека в свете Человечества. И ты еще задаешь вопросы про Город! В Городе либо живут, либо это не Город…