В.Н.Л. (Вера. Надежда. Любовь)

– Сейчас позову, – откликнулись там. Я немного погорячился.

– Аллё! – детский, встревоженный её голос заставил меня поморщиться от стыда.

– Вера! Это Степнов! Сергей… Ну? – я бы не удивился, если бы она положила трубку.

– О! – обрадовалась она. Так, будто нашла в придорожной пыли монетку. Зря ведь!

– Вера, нам надо увидеться! Я бы хотел немного объясниться! – я покраснел даже перед телефонной трубкой.

– Ну давайте… – ещё и на «вы».

– Мы же перешли на «ты».

– Давай, – несмело повторила она. Вера даже не знала, как со мной разговаривать, а я вот так. Что если на всю жизнь у неё останется сомнение в людском благородстве? Нет! Не сейчас! Чтобы отдать все материальные долги и разобраться с моральными, мне нужно было сбежать!

– Где? Во сколько? Я подъеду…

– Я вообще болею… Может быть, вечером?

– Да когда угодно! – легкомысленно пообещал я.

– Давайте в семь на «Владимирской»…

– Вера, куда тебя несёт, больную? – услышал я голос за кадром.

– Мама! – жёстко одернула её Вера. Связи ещё сильны… Ребёнок, отстаивающий свои права!

– На выходе, – уточнил я.

– Ну да…

– Хорошо! До встречи!

Только бы она пришла! Только бы…

Я знал, что она появится раньше! Для этого совсем не обязательно иметь психологическое образование. Достаточно было поставить себя на её место!

Эскалатор медленно волок меня вверх. За моими плечами в чехле болталась гитара.

Вера, конечно, уже ждала.

Я спрыгнул с уходящей под гребёнку ленты. Помахал ей рукой. Она робко ответила и улыбнулась.

Поздоровавшись, мы вышли из полутёмного вестибюля на солнце. Прямо перед нами матовыми чёрными куполами возвышался Владимирский собор. Под ногами же копошились, предлагая несущественную снедь, бабушки.

– Ты больная совсем, – посочувствовал ей я. Вера то и дело доставала платок, несколько раз тоненько чихнула. Кончик её носа покраснел, глаза слезились.

– Да… – только и сумела сказать.

Здешних забегаловок я не знал, а тащить Веру в первый попавшийся кабак, пусть даже и ради кофе, у меня не хватало духу. В Питере так – иной кофе вдруг окажется дороже бокала пива. И счёт принесут уже после того, как от твоего кофе останется лужица чёрной жижи.

– Ну, куда? – спросил-таки я.

– Здесь есть мороженица, – сообщила она, шмыгнув носом.

– Только мороженицы тебе и не хватало! – проговорил я с родительской интонацией, но вовремя спохватился.

– Заказывай… – разрешил я, пробежав глазами по цифрам.

Она шумно высморкалась.

Я закурил, наблюдая, как она выбирает десерт, склонившись к меню. Отросшая ещё больше чёрная челка наполовину закрывала её лицо. Подбородок она кутала в невесомое подобие шарфа.

– Клубничное, – робко сказала она.

– Может, всё-таки чаю с пирожным?

– Нет, клубничное, – повторила она упрямо, пряча улыбку в шарфик.

Я ограничился кофе.

– Вера! – начал я, болтая ложечкой в чашке и не глядя в её сторону. – Вер, я уезжаю.

Мне казалось, что я рушу её надежды. Что с этими словами она вдруг заплачет. Я подготовился к этой её реакции, даже не думая о том, что ей, Вере, уже может быть всё равно.

– В Краснодар? – спросила она.

– Да, – подтвердил я, краснея. – Вера, я урод! – признался вдруг я, от чего мне стало легче. Стоит сформулировать главное, чтобы потом всё остальное стало лишь подтверждением этого тезиса. – Я не хотел того, что вышло… Я сделал невероятное количество глупостей, за которые мне ещё придется заплатить!

Я мог бы размазывать ещё долго. Каяться. Просить прощения. Давить на жалость. Но неизбежность перехода к главному и… и гнусному придавала моим раскаяниям ненужную сейчас легковесность.

– Мне нужны деньги на билет! – оборвал я. О том, куда увянет разговор, если она простодушно скажет, что денег у неё нет, я старался не думать.

– Деньги? – переспросила она. Мне показалось, что Вера превратилась в больного воробышка, так вдруг она нахохлилась, ковыряя ложечкой неестественно розовый, пышный десерт.

– Я отдам тебе свою гитару, – продолжил я. Довод, придуманный мной, кажется, лишал меня хоть чуточки унижения.

– А на чем же вы… ты будешь играть? – Вера казалась рассеянной.

– Я не буду… – отмахнулся я, почувствовав, что сказал глупость, и, чтобы как-то разбавить неловкость, произнёс:

– Почему ты никогда не называешь меня по имени?

Она устало улыбнулась:

– Стесняюсь…

Будь она немного повзрослее, я бы постельно пошутил. Тут – не тот случай.

– Деньги я тебе пришлю через две недели…

И тут я заметил, что она сейчас заплачет. Собирающиеся в уголках глаз слёзы уже невозможно было приписать насморку!

– Вера… – позвал я её.

Слеза медленно потянулась по скуле, оставляя за собой блестящую дорожку.

Вера же – улыбнулась.

– Вера… Я приеду! – с надеждой в голосе проговорил я. Только кому – ей или мне – была нужна эта надежда?

Она закивала головой.

– Приезжай… Приезжай скорее, – забормотала вдруг.

– Ну скажи… Скажи: «Серёга, приезжай!» – тормошил её я.

– Се… Серёга… – всхлипнула она сквозь слёзы.

Я пододвинулся ближе к ней и приобнял её за плечи.

– Ну… Ну… – утешал я её, не до конца понимая, отчего она плачет.

Мы поехали к ней домой. Я долго стоял внизу, у подъезда, ожидая, когда она вынесет деньги.