В.Н.Л. (Вера. Надежда. Любовь)

В приёмном покое пахло псиной. Да и сам приёмный покой был каким-то приёмным непокоем. Вокруг сидели такие же, как и я, покалеченные люди. У большинства из них на голове либо на конечности белели бинты… Среди покалеченных встречались выпившие. «Пятница», – почему-то подумал я.

«Ждите, к вам подойдут», – сказала мне синяя медсестра, уходя в кишку коридора и оставив меня в неудобном, напоминающем стадионные сиденья кресле. Я и ждал… Попытался разложить сложный и неприятный запах на составляющие. Человечьего в запахе было больше, чем собачьего. Немытое тело, хлорка, алкоголь… Плюс запах лежалых и мокрых тряпок, присущий заведениям такого рода. Так что на собак-то я зря… Особенно в вопросах алкоголя.

Тошнить меня почти перестало… Сохранялся только какой-то мандраж, сопровождающийся холодным, нетрудовым и липким потом.

Я закрыл глаза. Чрезмерное сейчас количество информации утомляло, хотя с закрытыми глазами я вдруг снова почувствовал тошноту…

Мне не хотелось, а главное – не удавалось сконцентрироваться на окружающей реальности, потому что реальность была сейчас чрезмерной. Слишком мрачная полутьма в коридоре, слишком яркий свет в его конце… Слишком шипящий шёпот сидевших через два стула от меня…

Я просидел около часа. Раза два или три вставал, чтобы спросить выходящую из кабинета медсестру о своей участи. Мне казалось, что мне хуже всех. Медсестра делала успокаивающий и отталкивающий одновременно жест:

– Посидите… Вас вызовут…

Посидел. Вызвали.

– Так… Это вы с ЧМТ? – вопросительно поднял на меня глаза врач. Он был ещё моложе первого, и у него изо рта пахло отвратительным сочетанием зубной пасты и табака.

Оформляли меня минут десять – задавали вопросы, заставляли смотреть на молоточек, вверх-вниз, влево-вправо… Поставили в тупик вопросом о месте работы. Забрали верхнюю одежду…

Потом конспектирующая мои ответы медсестра поднялась из-за стола и, одёргивая халат, пригласила:

– Пойдёмте…

Мы вышли из кабинета и направились на свет в конце коридора. «Хорошо хоть не тоннеля», – подумал я.

За поворотом обнаружился лифт. Медсестра нажала третий этаж, и двери закрылись…

Молчать в лифте было неудобно. Тем более что медсестра была едва ли старше меня. Я предположил, что надо что-то сказать, но, вспомнив про разбитый нос и плохо ощутимые, чужие губы, предпочёл помолчать.

Лифт выпустил нас в ещё один коридор с синеватым, моргающим от ламп дневного света освещением. Слева от меня, в торце, находилась дверь с невесёлой надписью «Реанимация». Весь же коридор с рядком одинаковых дверей уходил направо, туда, где сейчас горела лампочка поста дежурной медсестры. И дальше опять – коридор с дверями…

– Посидите…

«Меня вызовут?» – хотел пошутить я, но вовремя осёкся…

Медсестра убежала на пост, я же присел на такое же стадионное кресло.

Была ночь, и в больнице было тихо. Я подумал о том, что уйду отсюда завтра, как только мне станет немного лучше.

Я пошёл по рукам. Медсестра снизу передала меня дежурной медсестре, и та в свою очередь, подходя ко мне, тоже позвала:

– Пойдёмте…

Мы зашли в палату, и она принялась стелить бельё, не включая свет. Достаточное его количество доходило до нас из коридора.

Я разделся, положил вещи на тумбочку. Лег. Из коридора раздавался непонятный грохот. Как будто бы среди ночи по больнице проезжала телега из универсама. Дверь в палату по каким-то соображениям не закрывалась, нарастающий грохот так же ровно укатил дальше по коридору и исчез…

Я долго не спал, слушал, лёжа с закрытыми глазами, больницу. Предполагая услышать что-то страшное, боялся и напрягал слух, однако ни стонов, ни криков не доносилось до меня. Только храп и сопение спящих больных да изредка нарушающий эту монотонность стук каблучков дежурной сестры в коридоре…

Я уже вспоминал о том, что сознание хранит нас от шоковой терапии. Просыпаясь, уже знаешь… Я вот только ожидал, что перестанет болеть голова. В комплекте с головой болело ещё и лицо, особенно при улыбке. Но пока повода для неё не находилось, и лицо доставляло мне меньше хлопот.

Я вылез из-под одеяла, огляделся. Рассеянно поздоровался со всеми и одновременно ни с кем конкретно.

Надел джинсы и сел на кровати.

Развозили завтрак. Повариха или нянечка с огромным половником черпала в тарелки жидкую манку. Потом каждый из больных подносил к ней свою чашку, и она наливала в неё какао из больших алюминиевых чайников. Чашки у меня не было, а манку я не хотел… Остался без завтрака.

– А ты чего? – попытался заговорить со мной огромный пожилой дядька, всё утро фыркавший возле умывальника.

Я отмахнулся. Я не знал, как быть дальше…

Начали разносить лекарства. Потом капельницы. Когда сменившая ночную, пожилая теперь медсестра назвала мою фамилию, я не сразу сообразил что к чему.

Поэтому она повторила:

– Степнов… Кто Степнов?

Я встал.

– Забирай… – и указала глазами на что-то, стоящее за дверью.

Я подошёл. В коридоре меня ждала тренога для капельницы. Не успел выспаться, а обо мне уже проявляют заботу… На кусочке пластыря, приклеенном к металлу треноги, значилась моя фамилия, написанная синим карандашом.