В.Н.Л. (Вера. Надежда. Любовь)

Взвесив все причины этой тревоги ещё вчера, я обнаружил их безосновательность. И вроде бы успокоился. Но сейчас, по пришествии мудрого утра, тревога опять поселилась внутри.

Что-то я недоглядел… Но ведь не надкроватная же девица с раздетыми розовостями тому виной… И вдруг меня ударило. Девица! И не надкроватная! Ударило тогда, когда уже и сделать-то ничего нельзя.

Билет!

Билет на спектакль лежал у меня в столе вместе с паспортом и другими бумагами. Не заметить его, доставая документы, конечно, было нельзя!

Я, как утопающий, схватился за соломинку сигареты. Проигнорировал окрик Михаила:

– Ты куда? Только курили…

Меня бросило в жар и холод одновременно. Я мог найти сотни оправданий этому билету, но только лишь в том случае, если бы я не сидел у Верховенских весь вечер пятницы. Иначе получалось, что я купил билет и намеренно не сказал об этом Артёму, зная, что на спектакли жены он не ходит. Я не мог поверить в такую несправедливость. И даже не признавался себе в том, что то, что получалось, было абсолютной правдой.

На что я мог надеяться и что бы мог придумать? Придумать – уже ничего. Звонить Артёму было уже поздно. Наверняка он уже в дороге. А если даже и нет – что я могу придумать? Мямлить в трубку, что паспорт не нужен? С чего? Не сегодня… А когда? Значит надо придумать нечто невероятное. То, во что можно поверить, хотя бы и с глубоким натягом.

Рыжая дверь курилки приоткрылась, и я вздрогнул. Как будто был застигнут за чем-то постыдным, пусть даже это постыдное было только у меня в голове. А потом, оглядываясь в низком помещении, на порог курилки ступила Оля.

Есть только вход

– Привет, – она смотрела открыто, с ласковым вызовом, мне в лицо, и улыбка растягивала яркий приторный рот, обнажая зубы.

– Взаимно, – неловко произнёс я от неожиданности.

Она ладонью отряхнула скамейку рядом со мной, села боком.

– Серёш, есть сигареты?

Красилась она ярко, и ей это шло. Более того – это каким-то образом выдавало в ней актрису.

Молча я дал Оле сигарету, и когда она приблизила лицо к зажигалке, торчащей в моём кулаке, я услышал её запах. Даже не один – Ольгин запах состоял из множества запахов, где я угадывал немного духов, немного апрельской прохлады, непонятный горький запах свежесрезанных цветов.

Прикурив, она выдохнула вверх синеватую струйку…

– Артёмке не говори, – вздохнула, указывая взглядом на сигарету.

Так между нами появилась первая тайна.

– Арникой надо мазать, – указала она на помятое моё лицо. – Я тебе паспорт принесла. У Артёмки дела, он меня к тебе выгнал… – прозвучало двусмысленно.

– Ко мне ты заходила? – ещё не веря в удачу, спросил я.

– Да-да-да, Серёжа… Ну у тебя и баба висит… – улыбнулась она.

– Да я не про бабу, – если она видела билет, то и скрываться не было смысла. Если же вдруг нет – то и суда нет, как говорится…

– А-а! – она зажала сигарету губами, полезла в сумочку. Долго там что-то перекладывала, потом вытащила картонный квадратик.

– Я тебе поменяю. Тот я забрала, а этот вот – держи. Правда, на два лица…

Проходка – догадался я. В другую мою ладонь Ольга сунула паспорт. Потом ключи.

– Спасибо… – я не знал, что говорить, потому что говорить я не мог. Я слышал её горько-сладкий запах и голос, но её лицо было так близко, впервые её лицо было так близко, и мне делалось страшно, и в груди замирало оттого, что я могу её поцеловать.

– И что ты подумала? Когда увидела билет? – спросил я, когда понял, что она на моей стороне и что вышло всё как нельзя лучше.

– А что я могла подумать? – просияла она. – Подумала, что вот в больницу попал не вовремя… И ещё: хорошо, что так получилось. Что ЭТО не нашёл Артёмка…

– Да, – откликнулся я.

– Ты мне обещал про осу рассказать. Я пришла, и я готова слушать, – съехала она с недружелюбной темы.

И я рассказал ей всё: рассказал про тоскливую смерть Осы и про Катю. Про Осиного дядьку и про то, как я оказался в Петербурге.

Она слушала, не перебивая. Кивала головой, попросила ещё сигарету. Курила, выдыхая дым в потолок.

Раза три в курилку заходили люди, и я замолкал. Мы с ней сидели тихо, как заговорщики, и смотрели друг на друга. Зашедший курильщик понимал, что помешал, и поэтому всякий раз курил торопливо, не глядя на нас. Он выходил, а мы улыбались ему вслед.

Когда я наконец закончил свою историю, не сгоняя с лица задумчивого выражения, она произнесла:

– С Катей-то ты поступил жестоко, Серёш…

– Жестокость была ответной, – парировал я.

– Я, когда за Артёмку замуж выходила, тоже хотела сбежать из-под венца… Дура была, Настасья Филипповна…

– От Артёма? – задал я глупый вопрос.

– Ну а от кого? – ответила. – В мальчика была влюблена… Ай! – она смахнула ладонью мысль, как ненужную слезу со щеки.

– В… – я пытался вспомнить имя, рассказанное мне супруновской подругой Татьяной. – Ро-зи-на… Да?

– А… Уже знаешь? Артёмка рассказал? – смутилась она.

– Нет. Твоя подруга, Татьяна. Они с Супруном…

– Подруга? – осторожно слетело с её губ. Так, будто она не хотела отпускать слово. – Нет, Серёш, знакомая. Для подруг мы чересчур разные…

– А дальше-то что? – хотелось услышать мне продолжение о побеге.