В.Н.Л. (Вера. Надежда. Любовь)

Наглотавшись Достоевского, я был уверен, что таких дней в Петербурге нет. Мне казалось, что дождливая, расхлябанная весна сразу переходит в жаркое, раскольниковское лето с пылью и духотой. Пожив здесь, стал подозревать, что что-то подобное сегодняшнему дню вполне вероятно. Но прожить в нём – в таком восхитительном дне – этого мне ещё не выпадало.

Фонтанка была голубой и ослепительной. Как будто бы с весной воды очистились и река, сбросив старую кожу, вылиняла и помолодела. Так проходят нестрашные ожоги – на смену дряблой, наполненной буроватой жидкостью болячке приходит младенческая розовость. Розовость в случае с Фонтанкой была окрашена в голубые оттенки.

На Аничковом мосту, тягаясь ослепительностью с Фонтанкой, фланировали длинноногие красавицы. Человек-бутерброд, закованный в фанерные щиты с рекламой, зазывал прокатиться «по рекам и каналам» в хрипящий и невнятный громкоговоритель.

Когда я свернул с Невского на набережную, стало потише. Большая часть грациозных женских созданий достаётся главному проспекту. Так и должно быть.

По реке то и дело, качаясь на воде, как пустые мыльницы, проходили теплоходы с беспечными, восторженными пассажирами. С одного из них доносилась громкая, веселящая музыка, и я подумал, что таким дням вообще идёт торжественность, не чуждая веселью.

Ах, если бы всё не так! Если бы жизнь была чуть менее многогранна. Если бы я не поторопился и брошенные на ветер и волны слова так и остались бы там, ожидая своего часа. Если бы незнакомая мне машина уже не конвертировала бы деньги Артёма в мои, те самые слова, за которые я не могу расплатиться.

Всё, что я просил сейчас, – немного беззаботности! Капля немецкой крови, столкнувшись с не свойственной ей торопливостью, не смогла удержать меня от необдуманного шага. И об этом я тоже пытался не думать! Как об известной обезьяне, показывающей миру свои седалищные мозоли!

Я долго сидел на скамейке в скверике неподалёку от театра. Съел мороженое, выкурил несколько сигарет. Пары на соседних скамейках сменяли друг друга. Молодые и – да! – беззаботные. Наверняка без… работные. Студенты, как будто… Одни пили пиво, другие ворковали и нестрастно целовались. Все страсти у них ещё впереди, и это вроде бы само собой разумеется. А когда страсти позади – это мудрость или… старость? А?

Вот так я размышлял, пока не пришло время. Я встал, отряхнул с джинсов сигаретный пепел. Пора!

Появилась она рано. Одна! Торопливо оглянулась в мою сторону, показала рукой: «Иди».

Я вышел за ограду, медленно пошёл по тротуару. Она догнала меня и выдохнула:

– Пойдём… – быстрыми шагами мы стали удаляться ещё дальше по Фонтанке. – Пойдём, пойдём, – торопила она, – сейчас наши начнут выходить…

– И стрелять в спину, – пошутил я.

– Ну, – говорит.

Когда мы отошли достаточно далеко, она замедлила шаг.

– Ну, куда? – спросила.

– Ты же обещала показать мне Калинкин мост…

– Далековато, – странно ответила Оля. В её голосе слышалось плохо скрываемое недовольство.

– Хочешь на крышу? – вдруг загорелась она. – Хочешь?

– А можно?

– Ну я же предлагаю…

Мы шли молча. Вернее, мы обменивались информацией, а не беседовали. Я относил это к тому, что мы наметили цель. И молча идём к ней, не размениваясь на разговоры.

Мы перешли мост, прошли квартал, свернули в жёлтую подворотню. Остановились возле металлической двери с кодовым замком. Дверь была приварена так небрежно, что уродовала даже этот грязный, асфальтовый двор.

– Это Точилин нашёл… – объясняла она, подбирая код. Потом распахнула дверь в полутёмный подъезд.

Пыльно затопала кроссовками вверх по лестнице.

– Подержи, – на последнем этаже она протянула мне сумку. В потолке последнего этажа оказался люк, к которому вела тонкая лесенка. Оля уцепилась за перила, поднялась на пару ступенек и откинула деревянную дверцу.

Из отверстия посыпалась извёстка и хлынул свет.

– Фу! – отплёвывалась Ольга и уже мне: – Лезь.

Из тесного чердака мы ступили на загрохотавшую под ногами крышу.

Это была не очень высокая крыша. В одну сторону с неё были видны только соседние дома и немного куполов, но с другой – с другой перед нами распласталась своими изгибами Фонтанка.

Я поставил её сумочку на тёплое железо. Сел сам, доставая сигареты… Протянул ей.

– Вон театр, – сказала она, прикуривая.

– А вон Никольский собор, – показал я свои знания.

Мы курили и молчали, а я почему-то не мог её поцеловать. Хотя десять дней назад мы были гораздо ближе.

– Как спектакль? – спросил я её.

– Да как тебе сказать… Обычный. Когда их много – это становится работой. Сегодня отработала нормально. Завтра – хуже, послезавтра – лучше. Так-то, Серёш…

– Я скучал, – вставил я, чтобы как-то сократить дистанцию до поцелуев.

– А мне некогда было, – «Скучать или вообще?» – подумал я. – У Веньки сопли пузырями, Артёмка рыбы привёз. Два дня чистила – до сих пор не проходит! – и она протянула мне руку вверх ладонью. На пальцах виднелись чуть схватившиеся корочкой царапины.

– Пройдёт, – ободрил её я. – Иди ко мне…