В наших переулках

Ровно в десять мы прощаемся с молодой хозяйкой недолгого нашего пристанища. Володя и Саня подхватывают наши сумки — нам, гостям, ничего не дают поднять — и мы идем на берег озера. На белом песочке и впрямь стоит у самой воды автобус. Да какой хорошенький! Небольшой, мест наверно на пятнадцать и совсем новый. Неужели с папиной родины можно выехать так комфортно? Около автобуса нас дожидаются три москвича инженерного облика, бойкий шофер и какой-то местный житель (сразу видно по обглоданному виду), тоже напросившийся в пассажиры. Саня кидается к нам на грудь и плачет. Я приглашаю Володю приехать как-нибудь в Москву, но он решительно и по-прежнему строго отказывается: «Нет. Не люблю я Москвы. Я один раз там был на экскурсии. Не понравилось. Да и никому мы там не нужны». И смотрит на меня без улыбки. Так и не одарил ни одной. И я запоминаю это отсутствие улыбки как повод для раздумий и покаяния.

Боже мой, по каким кочкам и рытвинам приходится выбираться с берегов Свято-озера на шоссе! Нас бросает из стороны в сторону, хорошо, сиденья мягкие и ручки удобные. А в каком направлении мы едем, понять не могу. Вероятно, в сторону Владимира? Гиблое безымянное бездорожье. Догадываюсь об одном: мы едем мимо лагерей. Колючая проволока, вышки, иногда пройдут солдаты. А потом вдруг в сторону от бездорожья — прямой выглаженный асфальт с дорожным знаком, запрещающим въезд. А, тут еще и военные объекты? Ракеты? Полигон? Аэродромы? Вот во что превратился мой заветный Китеж-град: вместо монастырей — лагеря, вместо леса и болот — черная пустыня, вместо дивных колоколен — ракеты.

У нашего случайного попутчика окружающие нас картины вызывают свои ассоциации. С азартом и гордостью он рассказывает, как в сорок первом году, в декабре, привезли из-под Москвы пленных немцев и как гнали их от Вязников вот до самых этих мест по морозу раздетых, поторапливая поленьями по головам и спинам, — почти никто из них до лагерей не дошел, а трупы их складывали вдоль этой самой дороги и стояли смерзшиеся штабеля из них до самой весны. Пассажиры нашего автобуса слушают рассказ молча, не разделяя патриотического восторга, и не получив поддержки, рассказчик постепенно увядает и умолкает, а скоро и выходит из автобуса. Я никогда о таком обращении у нас с пленными не слышала, знала, что наших гнали и мучили. Душа моя противится размаху разрушения, прокатившегося по дорогим когда-то мне местам, таким, казалось, далеким от войны.

А дорога постепенно становилась чуть шире и глаже. Она не проходит сквозь селения, но, видимо, они где-то близко. На обочинах и перекрестках появляются первые голосующие, просят подвезти. Шофер охотно останавливается, попутчики едут десять-пятнадцать километров и, высыпав перед водителем горстку звонкой монеты, сходят на таком же безымянном перекрестке. Да, счет деньгам тут иной, чем в столице! И шоферы на этом пути непосильных требований к пассажирам не предъявляют. А шоссе стало еще шире и прямее. И тут один из наших москвичей, видимо главный, предлагает: «А не заехать ли нам в Суздаль? И пообедаем, и посмотрим, и отдохнем». Все дружно соглашаются. Оказывается, мы уже совсем близко от Владимира.

Я была однажды в Суздале в ту пору, когда он еще не был прославленным туристским центром, а прозябал заброшенной руиной прежней жизни. Тогда в нем обитало не более трех тысяч человек, церкви стояли обветшалыми и полуразрушенными, а жизнь в городе была деревенской. Интересно посмотреть, во что превратила мода на старину русскую Мекку. Опытный шофер не останавливается в современном туристском комплексе перед городом, а везет нас прямо в центр: так будет и дешевле, и быстрей, объясняет он. В старинной трапезной со сводами мы действительно быстро и сытно обедаем путем самообслуживания и, договорившись встретиться через полтора часа у автобуса, расходимся в разные стороны.

Как была счастлива мама этой нечаянной радостью! Такая отзывчивая на все впечатления бытия и такая неизбалованная жизнью, она умела впитывать в себя все, что носило на себе печать эстетики, истории и поэзии. Вот и в Суздале она оценила не только редкостную концентрацию пестрых, свежевыкрашенных музейных памятников, но и тихое огородное захолустье боковых улочек, и милые полевые дали, видные в их просветы. Как я радовалась, что ей выпала эта удача. И как про себя горевала, что не смогла, не успела доставить такой же радости отцу! Вряд ли он был в Суздале. Да и где он бывал в последние годы жизни? Однажды поехали они с женой в пароходный круиз по Оке и Волге, а в Москве из речного порта взяли даже такси, но не доехав до дома он заметил, что сумма на счетчике стремительно приближается к той цифре, какой исчисляются оставшиеся у него от отпуска капиталы. И пришлось ему, старому, выйти из машины и пересесть со всеми вещичками в привычный троллейбус. Он что-то рассказывал об этом со смехом. Я же печалюсь о той его незадаче и через сорок лет.