В наших переулках

А пока и в комнате маминых сестер тоже близятся перемены. Комната полна пакетов и свертков. На кроватях громоздятся непривычно новые вещи: пушистые одеяла, отливающие утюжным блеском простыни, высокие стопки полотенец. 1930 год. Кажется, нигде ничего уже не продается. Введены карточки. Нас дома кормят манной кашей без сахара. А вот поди же, здесь груды покупок! Старшие сестры шепчутся: младшая выходит замуж за «старого» и «богатого». Жених — известный московский врач, на руках у его старшего брата, петербургского врача, умирал Чайковский. Жених тетки уже купил дачу в Ильинском, где они будут постоянно жить. Я думала, что «богатые» были только до революции, но пушистые одеяла — вещественное доказательство, что и теперь бывают. А старшие сестры сомневаются в счастье младшей, я слышу их тихие разговоры. А не завидуют ли они сестре? У них ведь нет таких одеял. Мои размышления и догадки прерваны предложением теток пойти вместе с ними в Художественный кинотеатр на новый, но уже нашумевший фильм «Путевка в жизнь». Для них — новый, для меня — первый. Я потрясена картиной. Впечатления от одеял и подозрения в зависти испарились на многие годы.

С тех пор как наша младшая тетка вышла замуж, комната сестер стала часто оказываться в нашем распоряжении. Вторая мамина сестра уходила на целый день в свой Экспортхлеб, где переводила с немецкого и английского деловые бумаги. Особенно заманчивой для нас стала ее комната, когда в ней вдруг появились мягкие-мягкие кожаные кресла и диван. Пианино куда-то исчезло, а диван и кресла вторглись в комнату, сделав ее сразу тесной, но уютной. Для нас эта новая мебель успешно исполняла роль кораблей, поездов, саней, ледоколов, оленьих упряжек и чего угодно другого. Откуда появились эти кресла и диван в Серебряном? Куда потом исчезли? Не знаю. Тогда это случалось довольно часто: вещи не покупались, а кочевали. Вот и тут, наверно, кого-то «уплотнили», арестовали или сослали. Нам об этом не говорили. А, может, мягко пружинившие темно-зеленые кресла и диван переместились в какой-то связи с грядущим замужеством и этой тетки? Но я их потом не видела в Тамбове, куда уедет моя тетка вслед за мужем-лишенцем, его сосланной сестрой и свекровью — бывшей народоволкой и большой барыней. Этот клан наших свойственников обитал на другой стороне Арбата, в Филипповском переулке. В детстве мы там не бывали, персонажи с другой стороны Арбата носили тогда для нас отчасти мифологический характер: имена постоянно слышали, а лиц не различали. Только младший их отпрыск, лохматый рабфаковец, мрачный остряк, частый посетитель Серебряного, был реален и любим.

Я только совсем недавно узнала, что когда в 20-х годах его отца, бывшего офицера, расстреляли, четырнадцатилетний будущий рабфаковец попал в тюрьму. И после допросов с пристрастием потерял на несколько месяцев дар речи. Мы ничего этого в детстве не слышали.

В 1934 году в их Серебряном появятся дочери маминого брата и маминой сестры. Наша тетка тогда на время вернется из Тамбова. Два младенца займут главенствующее место в двух средних комнатах квартиры. Теперь мы в дядину и тетину комнату входим лишь на минутку на цыпочках вежливо посмотреть на спящих малюток: довольно скучная обязанность в десять лет!

Но как же так? Я успела вспомнить о рождении двоюродных сестер и совсем не заметила и забыла, как в тридцать третьем исчез из квартиры ее хозяин? А я и вправду этого не заметила. Уехал в Пермь — ну и что? Мужчины часто тогда ездили в длительные командировки, подлинные и мнимые. Мы привыкли. Наш папа все больше ездил в Красноярск, а тут вот — в Пермь. А на три месяца или на три года — большая ли разница для ребенка? Надолго.

Или все-таки не совсем так? Или о чем-то догадывалась, но гнала прочь неприятную догадку и уж конечно молчала о ней? В этом нашем, детей, отношении к подобным отлучкам или исчезновениям взрослых было что-то похожее на отношение к сексуальным проблемам. Что-то знаешь и ничего толком не знаешь. Но хорошо понимаешь, что говорить об этом не стоит, не надо. Взрослые или молчат, или полуумалчивают. Их так устраивает? Ну и мне легче молчать о тайном, стыдном, страшном — или какое оно там?