В одном лице

Я прошел прямо к себе в спальню, ни слова не сказав Ричарду — этому трусу и подкаблучнику! — и обнаружил «Комнату Джованни» у себя на подушке. Какое право они имели совать нос в мою спальню и рыться в моих вещах, подумал я; потом я заглянул под подушку. Жемчужно-серый лифчик Элейн Хедли исчез.

Я вернулся обратно в гостиную; дедушка Гарри явно еще не начинал, как он выразился, «объясняться».

— Ричард, где лифчик Элейн? — спросил я отчима. — Это мама его взяла?

— Понимаешь, Билл, твоя мама вышла из себя, — сказал Ричард. — Она этот лифчик просто уничтожила. Покромсала его на мелкие кусочки. Прости.

— Гос-с… — начал дедушка, но я его перебил.

— Нет, Ричард, — сказал я. — Мама как раз была очень даже в себе, разве нет? Вовсе она не выходила из себя. Она такая и есть.

— Ну как тебе сказать, Билл, — снова вклинился дедушка Гарри. — Для хранения женской одежды есть места и получше, чем под подушкой, — говорю по собственному опыту.

— Меня от вас обоих тошнит, — сказал я Ричарду Эбботу, не глядя в сторону дедушки Гарри; я говорил не о нем, и дедушка это понимал.

— Да меня от всех от нас малость воротит, Билл, — сказал дед. — А теперь почему бы тебе не пойти спать и не дать мне объясниться.

Но тут я услышал, как в спальне заплакала мама; она рыдала достаточно громко, чтобы нам было слышно. Конечно, в этом-то и была цель — чтобы мы услышали и Ричард пошел к ней в спальню, — что он и сделал. Нет, мама еще не закончила суфлировать.

— Я свою Мэри знаю, — шепнул мне дедушка Гарри. — Она тоже хочет присутствовать при объяснениях.

— И я ее знаю, — сказал я, но мне предстояло еще многое узнать о своей матери — больше, чем я думал.

Я поцеловал его в лысину и только теперь заметил, что уже перерос своего миниатюрного деда. Потом ушел в спальню и закрыл дверь. Но мамин голос все равно доносился до меня; она все еще рыдала. И вот тогда я окончательно решил, что никогда не буду плакать так, чтобы они меня слышали, — как и обещал мисс Фрост.

На моей подушке лежала библия однополой любви, полная мудрости и сострадания, но я был слишком утомлен и рассержен, чтобы просить совета у Джеймса Болдуина.

Меж тем именно тогда мне не повредило бы перечитать отрывок ближе к концу романа — о том, как «душевный холод приходит на смену умершей любви». Как пишет Болдуин: «Это поразительная метаморфоза! Все было куда страшнее, чем толковали об этом книжки, куда страшнее, чем я себе это представлял».

Если бы я перечел этот отрывок в ту жуткую ночь, то понял бы, что мисс Фрост прощалась со мной и под странными словами «до новой встречи» имела в виду, что мы уже никогда не встретимся как любовники.

А может, даже и к лучшему, что в тот вечер я не открыл книгу и еще не понял всего. Мне и так было о чем подумать, пока я лежал в постели и слушал через стену манипуляторские рыдания матери.

Из-за стены слабо доносился и неестественно высокий голос дедушки Гарри, но я не мог разобрать, что он говорит. Я понял только, что «объяснение» началось, и тогда же все начало вставать по местам в моей собственной голове.

С этого дня — думал я, восемнадцатилетний, лежа в кровати и внутренне закипая, — я сам буду все объяснять!

Глава 9. Двойной удар

Теперь придется рассказать еще об одном отъезде — я ведь уже рассказывал, как уехала Элейн Хедли. Как и в любом маленьком городке с частной школой, в Ферст-Систер, штат Вермонт, разногласия между жителями города и администрацией академии Фейворит-Ривер не были редкостью — но когда совет попечителей публичной библиотеки Ферст-Систер постановил уволить мисс Фрост, все вдруг проявили поразительное единодушие.

Дедушка Гарри уже не был членом совета; но будь он даже и председателем, навряд ли ему удалось бы переубедить горожан. В деле библиотекарши-транссексуалки руководство академии и городская администрация тотчас пришли к согласию: и те и другие были убеждены, что до сих пор демонстрировали по отношению к мисс Фрост самую похвальную терпимость. Это мисс Фрост «зашла слишком далеко»; это мисс Фрост «переступила черту».

Вспышки праведного гнева — не редкость в маленьких городках и консервативных школах, и мисс Фрост не осталась без поддержки. Ричард Эббот принял ее сторону, несмотря на то, что мама объявила ему бойкот на несколько недель. Ричард утверждал, что, столкнувшись с настойчивой влюбленностью пылкого молодого человека, мисс Фрост сделала все, чтобы уберечь этого молодого человека от знакомства с полным спектром сексуальных возможностей.

Дедушка Гарри, навлекая на себя безграничное презрение бабушки Виктории, тоже высказался в защиту мисс Фрост. Она продемонстрировала достойную сдержанность и чуткость, заявил Гарри, — не говоря уж о том, каким источником вдохновения служила мисс Фрост для всех книголюбов Ферст-Систер.