В окопах Сталинграда. Последние залпы

— Мне эти санитарные жалости до Феньки! Ясно, Леночка? Хоть и люблю вашего брата, за эти пальчики жизнь бы отдал, а сними их. Чуешь — обалдел? В глазах кровавые танки мерещатся. Зрение у тебя хорошее? Слух?

— Подите к черту, — сердито сказала Лена, не принимая полушутливого тона его.

— Ясно. Посмотри-ка сюда, вперед, — зашептал Горбачев, — вон туда, на танки. Видишь что-нибудь? Поближе ложись, так виднее…

Не ответив, она легла поближе, узким плечом касаясь каменно-устойчивой руки Горбачева, маленькая чужая кобура сползла по ремню, жестко впилась в бок. И это беспокоило ее, как и огненный зрачок месяца над высотами Карпат, светивший навстречу, в глаза. Вокруг синел лунный сумрак. Поле возле огневой было полно черных кривых силуэтов сожженных танков. Тошнотворно пахло горелой броней. Метрах в пятидесяти впереди мутно серебрились редкие кустики, ближе — широкими застывшими пятнами обрисовывались два тяжелых танка. Косые тени густо падали перед ними. А

между этими тенями сквозил, лежал на траве светло-лиловый коридор лунного света. И что-то шевелилось, осторожно передвигалось там, заслоняя светлый коридор. Одинокий зовущий крик птицы отделился от танков, прозвучал в зыбком воздухе, смолк. И тотчас другой крик прерывисто, негромко ответил с минного ПОЛЯ, правее танков, и тоже смолк. Неясно различимое движение в светлой полосе возникло отчетливее. Двое людей отделились от земли, ясно проступили темные фигуры, тени на траве перебежали, чуть пригнувшись, несколько метров по скату и будто растаяли в сумраке котловины.

— Это немцы, — сказала Лена и откинула волосы со щеки. А эти птичьи крики — сигнал. Я знаю по разведке. Что ж вы, Горбачев, смотрите? Патронов нет? — опросила она быстро. — Они же идут по проходу в минном поле. Нашли проход… Разве вы не видите?

Горбачев молча прислонился переносицей к прикладу пулемета, лежал так несколько минут и вдруг, точно очнувшись, сбоку прищурился на гонкий профиль Лены, — она чувствовала его взгляд, — сказал устало:

— Думал, мерещится. Мозга с мозгой в прятки играют! Вот гадюки! Значит, или разведка, или поле разминируют? Так? Готовятся? — И, ожесточенно сплюнув через бруствер, повторил: — Или разведка? Или саперы?

— И то и другое может быть, — ответила Лена, стараясь говорить спокойно. — Стреляйте, не ждите. Когда они пройдут по проходу, поздно будет. Тогда будет поздно!

— Эх, и умна ты, девка, ох, умна-а! — с восхищенным вздохом произнес Горбачев, придвигаясь к пулемету. — Эх, не будь этой катавасии, раскинул бы я сети, зацеловал бы, заласкал насмерть! Рядом с тобой умирать страшно: кто тебя целовать будет — наши или чужие?

— Не беспокойтесь. Никто.

— А чья ты? А, Леночка? Алешина? Капитана Новикова? Что-то не пойму…

Сказал это уже серьезно, удобнее раздвинул локти, и, прижимая к ключице приклад пулемета, он ждал несколько минут, остро прищурясь. Она успела уловить бесшумное движение теней в лунном коридоре — внезапно над ухом очередь прорезала тишину, эхо гулкой волной ударило по котловине. Возле самого лица забилось, дробясь, пламя пулемета. В всплесках его мелькали стиснутые зубы Горбачева, прыгали черные волосы на лбу. И все смолкло так же внезапно. Горбачев, не спуская черно-золотистых глаз с лунного коридора, крикнул Лене, еще сразу и полностью не ощутив после стрельбы тишину:

— Давай в блиндаж! Сейчас начнут! — И добавил неожиданно злобно: — Не могу я видеть рядом женщину, тебя не могу! Матерюсь я, как зверь! Слышь!

Она не встала, не ушла, только улыбнулась ему понимающе-спокойно, взглянув из-за светлых волос, упавших на щеку. Потянулась к автомату Горбачева, взвела затвор, спросила:

— Полный диск? — и, отведя пальцами волосы от щеки, договорила: — Я ведь тоже умею стрелять.

И выпустила две длинные очереди туда, в светло-дымную полосу между танками, где сникло, прекратилось движение. Снова отвела волосы со щеки. И больше ничего не сказала ему, лишь по-прежнему улыбнулась странно.

Он смотрел на нее сбоку, снизу вверх, скользнул черными прищуренными дерзкими глазами по ее нежно округлой шее, подбородку, губам, лбу, коротким волосам. Потом придвинулся, сказал уверенным шепотом:

— Если что случится такое, Леночка, я расцелую тебя. Так я с этим светом не прощусь!

— Глупый, — сказала она снисходительно-ласково. — Тогда я сама поцелую тебя…

Они замолчали. Смотрели вперед на залитую месяцем дорожку между танками. Молчали и немцы. И было непонятно: почему не отвечали они огнем, ни одним выстрелом, будто не было их там. Отдаленный крик птицы донесся откуда-то снизу, с минного поля, никто не ответил ему. Все стихло. Было в этом затишье что-то необычное, подозрительно-тайное, отзывалось тревожно-ноющим ощущением в груди.

— Слышите? — шепотом спросила Лена.