В ожидании Махатмы

Он был признанным членом группы и с радостью замечал, что во многих деревнях крестьяне относились к нему с уважением и всячески старались ему угодить. Они смотрели на него с удивлением. Он держался поближе к Бхарати и Горпаду, и, когда крестьяне хотели что-то спросить о Махатме, они почтительно обращались к нему, и это давало ему возможность изложить все то, что он узнал, общаясь с Горпадом и Бхарати. Он как бы учился по ходу дела. До той поры он понятия не имел о деревенской жизни.

Он родился и вырос в маленьком городке Мальгуди, и даже там его представление о Вселенной ограничивалось Кабирской улицей, Базарной и еще одним или двумя местами. Когда при нем произносили слово «деревня», в его воображении появлялись кокосовые пальмы, ряд длинных ступеней, ведущих к большому водоему, гибкие крестьянки, подымающиеся по ним с кувшинами, верхушка храма на том берегу, дома с плоскими крышами и широкими пиолами, буйволы с гремящими колокольчиками на шеях, впряженные в крытые циновками телеги, и возницы, тянущие нескончаемую песню. Этим он был обязан всевозможным тамильским фильмам, которые часто смотрел в кинотеатре «Ригал». Однако здесь не было ничего такого. В действительности все было совсем иным. Некоторые деревни состояли просто из горстки жалких хижин. Впервые он видел настоящие деревни, и в первый день, оказавшись в деревне, расположенной в десяти милях от Мальгуди, он настолько растерялся, что потихоньку спросил у Бхарати:

— А где же деревня?

— Какая деревня?

— Как? Любая, — сказал он.

— А это тебе не кажется деревней? — удивилась она.

— Нет, — ответил Шрирам.

Им удалось немного поговорить после того, как Махатма вечером удалился.

— Какая жалость! — сказала Бхарати. — Но знай, юноша, что это и есть деревня. Я не лгу. В нашей стране существует еще семьсот тысяч более или менее таких же деревень.

— Откуда тебе это известно? — поинтересовался Шрирам, скорее чтобы продлить разговор.

— Узнала от умных людей.

— Насколько они умны? — спросил он.

Она пропустила его легкомысленное замечание мимо ушей и заговорила о том, что им предстояло сделать. Они должны были подготовить обзор деревень, пострадавших от недавнего голода. Это была миссия милосердия; Махатмаджи намеревался лично изучить положение пострадавших и вселить в них надежду и мужество. Это было тяжелое и грустное начинание. Махатма придавал ему такое значение, что отложил все прочие планы. Далекая война, идущая в Европе, и, возможно, грозившая начаться на Дальнем Востоке, ощущалась и здесь. Их не бомбили, но все же они страдали от войны; и хотя здесь не видно было знаков противовоздушной обороны и военных плакатов, но через скромные придорожные станции шел огромный поток, вливающийся в огромный военный резевуар Западной Европы. День и ночь везли телегами лес, срубленный в Мемпийских лесах, выращенное здесь зерно и крепких мужчин, которые могли бы спокойно трудиться на своих землях.

Как ни сурова была жизнь, Шрирам и Бхарати, казалось, ничего не замечали. Они радовались обществу друг друга, которое смягчало мрачную атмосферу, царившую вокруг. Один Горпад ощущал всю тяжесть трагедии. Он стал меньше говорить, рано ложился и все больше ограничивал себя.

— Смотрите, что сделали с нашей страной англичане, — говорил он. — Этот голод — дело их рук, они хотят таким способом держать нас в рабстве. Они грабят наши леса и поля для того, чтобы их военная машина продолжала работать, а в результате от этого страдает вот этот ребенок.

И он указывал на какого-нибудь голого деревенского мальчишку с выступающими ребрами и большим животом, случайно оказавшегося поблизости.

— В деревнях не осталось никакой еды, — гневно восклицал он. — О них никто не заботится. Какое кому до них дело? Кто им поможет найти выход из этих трудностей? Все заняты войной. Спекулянты спрятали все зерно, и те, кто его растил, теперь не имеют к нему доступа. А военные покупают его за любую цену. Они слишком серьезные конкуренты для бедняков.

«Почему он говорит это мне? — размышлял Шрирам, с нетерпением ожидая, когда он останется наедине с Бхарати. — Я не отвечаю за все это». Горпал был железным человеком, и можно было не сомневаться, что он не будет мешать, потому что у него всегда были другие дела; когда он отворачивался, они смотрели друг на друга и улыбались, вспоминая обо всех грустных и тяжелых вещах, о которых только что слышали или знали раньше.