В ожидании солнца (сборник повестей)

Шли годы, Саид и Акджагуль подросли, полюбили друг друга, а потом и поженились…

Вернулся Ашир, неся в охапке белые, тонко нарубленные дрова. Прошел на кухню, бросил их у плиты и, расплываясь в широкой Саидовой улыбке, спросил:

— Показать вам что-то?

— Давай, — согласился Осеин, — если, конечно, что-нибудь новое. Страсть как ненавижу, когда повторяются.

— Новое, вы этого не знаете.

— Ну уж прям-таки не знаю, — хмыкнул, подзадоривая Ашира, Осеин.

Он удобно и бесцеремонно, как частый гость, свой человек в доме, устроился на ковре и жестких зеленых подушках у стены, завешенной таким же, как и на полу, ковром, расслабился и вновь попытался отключиться. Но Ашир не дал ему: порывшись в горке книг на полке секретера, он нашел квадратный альбом с плотной синеватой бумагой, на какую обычно наклеивают фотографии, раскрыл его и уселся рядом с Осеиным.

— Да вы же смотрите! — донесся до Осеина нетерпеливый голос Ашира.

Тот нехотя посмотрел на страницы, заклеенные картинками с изображениями лошадей, и сказал со скукой в голосе:

— Милый, но ведь я это уже видел! И могу лишь заверить тебя лишний раз в моем глубочайшем к тебе уважении за твою бескорыстную, неземную любовь к этим благороднейшим из четвероногих. Больше того, я восхищен таким постоянством в любви, такой фанатичной привязанностью. И это в наше-то время, когда твои ровесники увлекаются больше ракетами и космонавтикой, когда твой отец уже лет пятнадцать одним пальчиком управляет доброй сотней лошадиных сил, когда…

Осеин не закончил — Ашир перебил его:

— Вот, этого вы не видели.

— Ну как же не видел, милый? Это арабский скакун, это дончак, а на открытке — монгольская лошадка.

— А возле нее? — тихо, почти затаив дыхание, спросил Ашир, глаза его возбужденно блестели.

На небольшом цветном рисунке, вырезанном из журнала, легко и грациозно мчался пепельно-серебристый конь с короткой темноватой гривой.

— Ну, еще один скакун у тебя прибавился, — усмехнулся и равнодушно откинулся на подушки Осени.

— Буцефал! — торжественно воскликнул Ашир.

— Кто?

— Буцефал! — еще торжественнее объявил Ашир, но, не прочитав на лице Осеина никакого интереса, сник и спросил удивленно, даже с сочувствием. — Вы не знаете, кто такой Буцефал?

— Буцефал? — Осеин лениво напряг память. — Кажется, чей-то конь у древних, по-моему у Александра Македонского.

— Правильно! — обрадовался Ашир. — Так вот, тот Буцефал — древний-древний дедушка этого нашего Буцефала. Это ахалтекинский скакун, предок современных туркменских лошадей!

— У тебя глубокие познания, молодец, — Осеин погладил Ашира по жестковолосой, коротко стриженной голове. — Ты далеко пойдешь, милый…

— А я еще больше о них знаю, — довольный похвалой, похвастался Ашир. — Я прочитал, что родина ахалтекинцев — оазис у нас в Туркмении. Он протянулся…

— «Протянулся», — насмешливо перебил его Осеин. — Ты шпаришь прямо как из учебника.

— Нет, не из учебника это, — обиженно возразил Ашир, — стану я вам рассказывать из учебника. Это из журнала!

— Ну, если из журнала, то валяй дальше.

— Так вот, в этом оазисе более трех тысяч лет назад путем долгого отбора формировался будущий скакун. А знаете, откуда у него такое имя?

— Нет, и этого не знаю, — притворно огорчился Осеин.

— В конюшни македонского царя Филиппа пригнали большущий табун лошадей, а среди них был один жеребец с тавром в виде бычьей головы, а по-гречески — это буцефал. Так и назвали жеребца. Так Буцефал и попал к царевичу Александру — будущему великому полководцу.

— Это легенда, Ашир.

— Почему легенда? Журнал написал, люди ведь писали, те, кто занимается лошадьми.

— Люди и сочиняют легенды. Но ты не огорчайся, без легенд жить нельзя.

— А вы мне расскажите какую-нибудь.

— Как-нибудь потом…

— Вы всегда говорите «потом». Почему вы всегда так говорите?

— Почему? — смежив глаза и уже почти не слушая Ашира, спросил Осеин.

И вдруг словно легкий ток пробежал по телу: нужно же, этот наблюдательный мальчик подметил в нем то, в чем Осеин сам себе боялся признаться — именно это постоянное ленивое «потом» мешало ему в жизни. Вот уже много лет подряд он все откладывал на потом, на завтра, мол, все еще успеется. Задуманный (по его мнению, очень серьезный) сценарий он никак не мог начать, диссертацию тоже не закончил, даже большую проблемную статью о кино для крупного столичного журнала пишет второй год. Золотое время свободных вечеров, когда бы только думать и писать, уходило на длинные разговоры и споры после просмотров новых картин, на киношные застолья, которые редко без него обходились, как в былые времена мещанские свадьбы без генералов. Всех поучал, всем советовал, а они — эти все, с кем начинал, — писали книги и ставили картины, становились кандидатами и видными кинодеятелями…

— Вы не ответили, — не отставал Ашир.

— Почему я всегда говорю «потом»? Да просто привычкой стало. У каждого человека, Ашир, есть свои хорошие и дурные привычки.

— А вы не говорите «потом», а возьмите да и расскажите мне сейчас, пока плов готовится и пока мама с папой вас у меня не заберут…

— Что же тебе рассказать?