В ожидании солнца (сборник повестей)

Он еще не знал, что будет делать. Остановившись, увидел каменистое, поросшее крапивой и лопухами дно оврага: сюда должна прийти Ира, ведь договорились пострелять. Витька лихорадочно нащупал под курткой пистолет. И вдруг словно все прояснилось: выход найден…

Стайка скворцов, раскачивающаяся на пружинистом кусте, вспугнутая кем-то, дружно взмыла вверх. Витька поднял голову. Перед ним стоял Бережан. Витька поспешно засунул под куртку пистолет.

— Да ты не прячь, — переводя дыхание и стараясь быть как можно спокойнее, произнес Василий Николаевич. — Ира проговорилась, испугавшись за тебя… Она хорошая девушка, мягкая такая, добрая.

Витька молчал.

— Ну, постреляем, что ли?

Витька вынул пистолет. Бережан осмотрел склоны оврага, отыскивая какую-нибудь мишень. Увидел у кустов пыльной дерезы осколок бутылки, прицелился. Пуля взбила землю рядом с осколком. Бережан снова выстрелил — пуля ударилась с другой стороны осколка.

— Плохой из меня стрелок, — сокрушенно мотнул головой Василий Николаевич. — Даже война не обучила. Вот твой отец — это да…

— Не надо о нем, — обозленно перебил его Витька. — Я не хочу о нем слышать!

— Та-а-ак… Это почему же?

— А вам что, Коротков ничего не говорил?

— Говорил, но все это чепуха. Мы с ним все проверили. Тот негодяй, что стал полицаем, сдался в плен в июле сорок первого, а твоего отца только в августе призвали.

— Это… правда?

— Правда, — твердо, глядя парню прямо в глаза, ответил Бережан.

— А как же тот Юденков, с Харьковского тракторного?

— И тот Юденков был снайпером. Только он живой остался… — Василий Николаевич передал Витьке пистолет. — Давай, — кивнул на бутылочный осколок.

Витька прицелился. Рука дрожала, и, чтобы немного успокоиться, он опустил пистолет, закурил, сделал несколько затяжек, затоптал окурок и стал снова целиться. Плавно, как учила Ира, нажал на спуск. Осколок, будто его ударили молотком, разлетелся на мелкие кусочки.

— Вот видишь! — обрадовался Бережан. — Глаз у тебя отцовский…

Сашкина тетрадь с лакированной обложкой все больше наполнялась стихами, притчами и просто записями об увиденном и услышанном, казавшимся Мережко интересным, волновавшим его. Он писал стихи о море, которого никогда не видел, о любви, которой еще не познал, в которую, как и многие из отроков, не очень-то верил.

А первый свой рассказ Сашка почему-то написал о древнеримском юноше — поэте и воине. Как-то решился прочитать его Ларисе.

— Сам все написал? — удивилась та.

— Сам.

Она нахмурилась:

— Зачем обманываешь, ведь откуда-то переписал.

— Ей-ей, — божился Саша.

— Да откуда ты все это знаешь — «туника», «триумфальные украшения», «претор», «календы»?

— Как откуда? Читал…

— Значит, переписал?

— Да нет же! — сердился Сашка. — Читать — это не значит переписывать, выдумал-то все это я сам!

Лариса молчала, и автор понял, что так ни в чем и не убедил ее. Однако о Древнем Риме больше ничего не писал. Начал было повесть о юном комиссаре полка в гражданскую войну, который должен был позже стать известным писателем, но опять понял, что это из прочитанного… Попробовал написать рассказ о войне — хоть он и не участвовал в ней, но жил на оккупированной территории, кое-что знал, видел и немцев, и полицаев. Но всего этого оказалось мало, рассказ был похож на многие из тех, которые он читал в газетах и журналах. К счастью своему, он быстро научился разбираться даже без помощи Ларисы.

Сколько он потом еще написал! Но всё это было не то, надо всем написанным как бы висел несмелый Ларискин голосок: «Да откуда ты все это знаешь? Переписал?»

Ах, если бы знала в те далекие, грудные, но прекрасные дни Лариса, что пройдет время и первый удачный рассказ Мережко (его напечатает солидный журнал и заметит критика) будет о рабочей девчонке, которая мечтала о скрипке и консерватории, но пока что играла в духовом оркестре — и не на трубе, так как у девчушки были слишком слабые легкие и не хватало дыхания, а на барабане…

Но все это было уже потом, много лет спустя, когда Саша отслужил армию, закончил школу рабочей молодежи и поступил в университет. Сама Лариса к тому времени уже была на последнем курсе консерватории.

А второй рассказ был об Ире и Витьке, в основу первой повести — о человеке, вернувшемся с войны на родной завод, — легла судьба Бережана….

14. Он должен добиться большого!

Всю обратную дорогу Жолуд молчал, хотя словоохотливый Саид все время что-то рассказывал и даже не раз апеллировал к Виталию.

— Ты что, начальник, обиделся? — удивился Саид. — Не говоришь почему?

— За что обиделся?

— За мораль тебе, за Цалю…

— Нет, нет, спасибо, извини… — пробормотал привычные слова Жолуд и снова погрузился в то болезненно-гнетущее состояние, в которое вогнал его Мережко требованием извиниться перед Цалей, а главное — таким холодным, неприязненным тоном.