В паутине

— Кузина Маэла, как мне жить дальше? Только скажи — это все, что я хочу знать. Потому что, оказывается, мне придется жить.

Кузина Маэла покачала головой.

— Не могу, и никто не сможет. И ты посчитала бы меня бессердечной и бесчувственной, скажи я, что ты переживёшь это. Но я расскажу тебе то, что никогда никому не говорила. Видишь то маленькое поле между фермой Утопленника Джона и береговой дорогой? Так вот, я лежала там, в клевере, всю ночь, тридцать лет назад, в агонии, потому что Дейл Пенхаллоу отверг меня. Я не знала, как жить дальше. А сейчас я никогда не прохожу через это поле, не поблагодарив мои звезды, что так произошло.

Гей внутренне сжалась. Оказывается, и кузина Маэла не понимала. Никто не понимал.

Никто, кроме Роджера. В этот вечер Роджер проезжал мимо и нашел Гей, съежившейся в сумерках на ступеньках веранды, словно несчастный котенок, замерзающий перед безжалостно закрытой дверью. Ее юные глаза, когда она взглянула на него, севшего рядом, были полны страдания, а осунувшееся лицо в мехе воротника казалось пятном боли — лицо, которое было создано, чтобы смеяться.

— Роджер, — прошептала она. — Ты прокатишь меня на своей машине? Очень быстро — неважно, как, очень далеко — неважно куда, прямо… через закат, если хочешь, и ничего мне не говори.

Они уехали, далеко и быстро. Так быстро, что чуть не сбили дядю Пиппина на повороте на Индейский Ключ. Он проворно отскочил в сторону и, усмехнувшись, посмотрел им вслед.

— Итак, Роджер перешел в наступление, — сказал он. — Он всегда был славным дьяволенком. Умел ждать.

Но дядя Пиппин ничего не понял. Роджер просто чувствовал, что сомкнуть пальцы на горле Ноэля Гибсона было бы для него восхитительным ощущением. А Гей не чувствовала ничего. Она оцепенела. Но это было лучше, чем страдать. Казалось, она оставила боль позади, мчась по дороге, мимо мелькающих в темноте леса огней, мимо покачивающихся деревьев, хрустящих папоротников и манящих дюн, вперед… вперед… вперед, через ночь, через весь мир, молча, не улыбаясь, чувствуя лишь свободный, холодный ветер, бьющий в лицо, и угрюмую силу Роджера, сидящего рядом за рулем. Большого, спокойного, нежного Роджера с его мягкими светлыми глазами и худыми загорелыми руками. Казалось, единственное настоящее на свете — то, что он сидит рядом. Когда они ехали обратно, когда остановились, боль вернулась к ней. Но это короткое освобождение было благословенным. Если бы не нужно было останавливаться, если бы можно было ехать и ехать, вот так, вечно, через холмы, в долины ночи, вдоль продуваемых ветрами речных берегов; в звездном свете, мимо пены прибоя на длинных тенистых пляжах; в прекрасную тьму, что прохладной струей утоляет жажду израненной души! Если бы только не нужно было поворачивать назад!

III

Пенникьюик Дарк готовился сделать предложение Маргарет Пенхаллоу. Хотя решение было принято еще в сентябре, он до сих пор его не сделал. Каждое утро он думал, что вечером отправится к Дэнзилам и разделается с этим. Но каждый вечер находил причину для отсрочки. Возможно, он так никогда бы и не решился, если бы не пятна от подливки на скатерти. Пенни, будучи аккуратным, как его коты, не мог вынести грязной скатерти. Старая тетя Руфь становилась непростительно небрежной. В доме требовалась настоящая хозяйка.

«Пойду сегодня вечером и все», — в отчаянии сказал себе Пенни.

Он оделся и побрился, словно перед священным обрядом, тревожно размышляя, каково это, если в комнате находится кто-то, наблюдающий за его бритьем.

«Может быть, и неплохо, когда привыкнешь», — вздохнул бедняга Пенни.

Он пошел к Дэнзилам пешком — какой смысл тратить бензин на двухмильную поездку — гадая, что сказали бы знакомые, встретившиеся ему по пути, узнай они, что он собирается сделать. Стая белоснежных гусей миссис Джим Пенхаллоу — белых, словно снег в осенних сумерках — зашипела на него, когда он проходил через серовато-коричневое влажное ноябрьское поле. Пенни подумал, что обязательно купит гуся у миссис Джим для свадебного стола. Она может продать ему немного дешевле, будучи его кузиной.

У калитки Дэнзилов он остановился. Еще не поздно повернуть назад. Еще можно вернуться домой свободным человеком. Но пятна от подливки! И кувшин! Он решительно повернул щеколду. Рубикон был пройден.

«Черт побери! У меня кружится голова», — подумал Пенни. Он обнаружил, что вспотел.