В петле времени

– Нет, – перебила она, – вы хороший человек, и мне с вами очень хорошо.

Морис что-то почувствовал в своём теле, то, чего не ощущал очень давно. Теперь она уже вся просвечивала, вся светилась, стояла будто голая напротив этого солнца, Морису показалось что она и есть солнце. Саманта стукнула свой бокал о его.

– За победу, – сказала она, – за вашу победу, детектив.

– За победу, – повторил Морис.

Он выпил и проглотил устрицу.

– Ну как? – после минутного ожидания спросила Саманта. – Мне сказали, они самые вкусные.

– Да, – соглашался Морис, не понимая, прошла ли устрица или сейчас полезет обратно.

– Как вам вкус?

– Знаете, – откашлялся Морис, – как-то в детстве я захлебнулся морской водой. А когда вышел на берег, очень долго откашливался. Из меня всё вышло: слёзы, сопли. Так вот, эти вот устрицы как раз такого же вкуса. Вкуса морских соплей.

Саманта рассмеялась. А Морис подумал, что никогда не научится говорить с красивыми женщинами. О чём он сейчас говорил? О соплях? С такой вот женщиной.

– Простите, – раскраснелся он, – видимо, я должен был сказать что-то другое. Я так давно не разговаривал с женщинами.

– В вашем участке нет женщин, Бенджамин?

– Почему, есть. Есть Глория…

– Она красивая?

– Кто?

– Глория.

– Нет, – протянул Морис и сразу осёкся. Как-то невежливо было рассуждать о некрасивости женщин. Может, у них есть какая-то негласная женская солидарность…

– Я хотел сказать, – исправился он, – что для меня она не… Она не в моём вкусе. Но для кого-то она, может быть, и красивая.

– А я? – спросила Саманта, допив бокал.

– Что?

– Для вас я красивая?

– Вы для любого мужчины красивая, – сказал Морис и случайно посмотрел на её грудь, отчего ещё больше раскраснелся.

– Вы были так равнодушны ко мне, детектив. Я уже подумала, что неинтересна вам, – она опустила одну лямку. – Потом я подумала, что, быть может, – она опустила вторую лямку, так что её комбинация держалась лишь на груди, – быть может, вам неинтересны женщины, женские тела. Вы понимаете? Сейчас такое время, интересы у мужчин разные.

Морис плохо соображал, ему так ударило в голову вино, так тянуло внизу живота, как от волнения перед экзаменами.

– Женские тела? – переспросил он. – Я видел много женских тел.

– Да? – удивилась Саманта.

– Когда привозят трупы, – сказал Морис, – их приходится опознавать, иногда и осматривать.

Саманта разразилась смехом.

– Трупы? – смеялась она. – Я говорила о живых женщинах.

– А-а-а, – протянул Морис, – живых нет, живых у меня было немного, совсем немного.

Саманта перестала смеяться, наклонилась к нему и поцеловала в его пересохший от волнения рот. Что-то шелковистое касалось пальцев Мориса – это комбинация волнами скользила по ним.

Последний раз Морис был с женщиной три года назад. И то с женой. Она казалась холодной и отстранённой. Губы её были жёсткими, тело неповоротливым. Наверное, с любовником она была другой, но Морис другой её не видел. Почему он женился на ней? Морис часто об этом думал. Наверное, потому, что так получилось. Так получилось у многих пар. Они проживали всю жизнь, доходили до переломных моментов, оборачивались на всё прошедшее и прожитое и будто спрашивали кого-то – как же так получилось? Благо у истории Мориса был хороший конец – он развёлся. Этот исход и правда хороший, когда идти больше некуда. Ему не жалко было их общего дома, он готов был оставить ей всё, лишь бы она оставалась где есть. Подальше от него. Он не помнил ни одной близости с ней, просто не мог ничего вспомнить. Говорят, память стирает всё плохое. Зато Морис отчётливо помнил свой первый опыт, это было в той же комнате в общежитии колледжа. Когда Митч сказал, что с него причитается, он и правда закрыл этот счёт. Митч познакомил его с Элисон, милая девочка, она со всеми была милая, но Мориса это тогда не смущало, да и кого оно могло смутить, когда все уже, а ты ещё нет? Он запомнил запах рыжеволосой Элисон на всю свою жизнь, тогда расцвели канзанские вишни, они пахли так же, как пахла Элисон, или она пахла как эти цветки. С тех пор, когда цветёт японская вишня, ему вспоминается запах этой девушки. Первые впечатления – самые яркие. У психологов есть какое-то объяснение, но Морис не помнил какое. Впрочем, он и не против был, чтобы память так пахла. Саманта же пахла морем, с каким-то лимонным привкусом. Всему виной свежие устрицы и этот несчастный лимон.

На столе лежали выжатые жёлтые корочки, два бокала стояли у края, и открытая бутылка по центру. Саманта проглатывала последние устрицы, улыбаясь, закутавшись пледом. Теперь она так не светилась. За деревьями уже скрылось солнце, отдав вечер осенней прохладе. Морис покрутил радиатор, Саманта надела халат. Она стала как-то роднее, что-то стало совсем другим. Это что-то витало в воздухе, безымянное, еле заметное.

34 глава