В петле времени

Впервые за пять лет Джейкоб спал на широкой кровати. Большая, с округлыми краями и кожаной спинкой почти до самого потолка, непонятно, для чего такая спинка, непонятно, сколько ему предстоит здесь быть. Может, неделю, а может, и пару дней. Матрас теперь не повторял форму койки, как это было в тюрьме, а подстраивался под позы спящего, любые, какие бы тот ни принимал. Сотни небольших пружинок работали всю ночь, до сантиметра повторяя изгибы напряжённого тела. Джейкоб беспокойно спал, перекатывался с боку на бок, съёживался в клубок, застывал в позе младенца, упирался головой в спинку, так что шея его изгибалась, выпирая острый кадык. Рот его был полуоткрыт, дышал он часто и прерывисто, оттого пересыхало в горле, а храп переходил в кашель. Если был бы с ним кто-то в этом номере, то услышал бы низкий грудной стон, который то и дело вырывался из уст смертника. Два месяца назад Джейкоба уверили, что смертный приговор заменят на срок, а срок уменьшат до минимума, что в лучшем случае он может отсидеть ещё лет десять или даже семь, и всё, здравствуй свобода. Конечно, только в том случае, если все эти лет десять или семь он будет участвовать в этой программе. Или в ряде других программ, каких угодно программ, на каких угодно условиях. Таким, как он, всё равно. Таким, как он, дают лишь видимость выбора. Да, собственно, куда он денется, так думали все, и мистер Ли, и генерал, и этот физик Ланье, но Джейкоб думал по-другому. Он верил, что другое может быть, иначе, если его быть не может, зачем тогда это всё? «Зачем это всё», – бормотал он, ворочаясь и скрипя зубами. Он опять был там, в том дне. Как это нелепо получилось, как он мог так оплошать?

Она подкашивалась на небольших каблуках неброских домашних туфель, она бежала к алому пятну за окном, пятно это то шелестело, то застывало на месте, он побежал за ней, он бежал и думал, как нехорошо будет смотреться эта грязь на чистом полу, как некстати вчера прошёл дождь, он подумал, что надо бы помыть потом туфли, как и весь пол. Он бежал по зелёному саду и никак не мог догнать её, казалось, между ними была бесконечность, она всё уходила от него, отдалялась, а он лишь топтался на месте. Но вот расстояние между ними начало сокращаться, его будто притягивало к ней, и эта тропинка перед ним стала короче. Она оглядывалась, но приближалась к нему, или он приближался к ней… И вот он схватил её. Мягкий халат, шёлковая сорочка, она как рыба выскальзывала у него из рук. Её волосы лезли ему в глаза, он ослабил хватку, она чуть не вырвалась, тогда он схватил её за волосы и выдрал их. Джейкоб вышел из дома совершенно спокойным, после того, как помыл её туфли, после того, как усадил за стол. Ему нужно было лететь в Сиэтл, ему нужно успеть на самолёт. Мост Вашингтона был необычно свободным, только он и ещё пара машин, как может быть так мало машин… Сознание иногда вмешивалось в его сны, как бы спасая, вытаскивая Джейкоба, но он глушил всё сознательное, он проживал этот день снова и снова, пока не просыпался от головной боли, от тягучей головной боли в висках.

Он не знал, чем насолила тому господину эта красивая женщина. Кем была эта женщина, он тоже не знал. Но всё было сделано. Джейкоб вдыхал пыльный запах эстакады, слегка приоткрыв окно, на том берегу шумел город, или это вода билась о приземистую опору моста. Ещё немного, и на всё это он посмотрит свысока, из окна самолёта.

В аэропорту Джейкоб был в 11.30, в двенадцать часов он уже сидел в самолёте, наблюдая за оранжевыми жилетками, отгонявшими трап. Вентилятор закрутился в турбине, где-то там разгорается пламя, вращая огромные лопасти. Самолёт разгонялся по полосе, оставляя за собой и жилетки с трапами, и автобусы с вновь прибывшими, и сам аэропорт. Вот он поднял свой нос, сложил шасси и отдался, горящий, воздуху. Топливо внутри полыхает, мало кто знает, как сильно оно горит. Джейкоб откинулся на спинку кресла, в его наушниках звучал Rolling Stones, в голове менялись картинки. Вот они с матерью спускают кровь из убитых свиней, вот он в первый раз убивает преступника, что-то оборвалось тогда внутри, первое убийство у полицейского, каждый его помнит, это как первая смерть на столе хирурга, или первый секс, нет никакого удовольствия, есть только страх и непонимание, как такое произошло. После было легче, после было много убийств. Джейкоб не вёл счёт, он не был маньяком, он не зацикливался на процессе, не особо ему был приятен процесс.