В Питер вернутся не все

Еще через десять минут похода по вагонам он отыскал милиционеров. Однако до того момента произошло событие, которое в корне изменило суть просьбы, с которой он хотел обратиться к старшему из них – довольно славному (хотя и не без некоторой вредности) юному лейтенанту.

Глава восьмая

Флешбэк-5. Эльмира Мироновна Царева

Подумать только! Совсем недавно – и трех лет не прошло! – она считала главной своей проблемой подступающую старость, с каждым годом проявляющееся в новых деталях увядание. Ей еще пятидесяти не было, когда она вдруг, в одночасье, поняла смысл главной коллизии «Фауста». Всю жизнь прежде ей казалось: какая чушь! Что за чепуха: продать свою бессмертную душу дьяволу – и за что? Ладно бы за миллионы денег, или неземную любовь, или жизнь вечную – нет, всего лишь за молодость. За какую-то там молодость!

Но на пороге золотого своего юбилея Эльмира неожиданно, в один момент, осознала: да, молодость! Да! Это такая ценность! Как же она о ней раньше не задумывалась? Насколько все было тогда легче! И вставать по утрам. И замечательно выглядеть. И пленять мужчин. И на сцене играть. И подниматься по лестнице. И жить. И дышать...

После того как пришло понимание,

как она осознала ценность, Эля, подобно старику Фаусту, готова была отдать за молодость все. Все, что у нее было. Любые драгоценности. И деньги. И всевозможные атрибуты комфорта и статуса: квартиру в центре, дачу, машину... И самое дорогое для нее – талант. И даже, разумеется, бессмертную душу...

Только ей никакой Мефистофель сделки не предлагал. Ее желания любой ценой вернуть юность – даже Вельзевулу ради того продаться! – потусторонние силы не замечали. Да и нет их, никаких потусторонних сил. Она, пионерка пятидесятых, комсомолка в шестидесятые и партийка с начала восьмидесятых, всосала материализм с молоком матери. Знала, как дважды два, что нет ни бога, ни черта. И всю жизнь верила только в собственные силы. В свой талант, и обаяние, и умение нравиться, возжигать, и в свой ум, свою удачу. И все на свете, что хотела, она вырвала у жизни, не заключая сделок с загробным миром. Своими руками.

Поэтому ей только и оставалось, что бороться за возвращение молодости самой. В стране как раз наступали новые, капиталистические времена, появлялись невиданные раньше фирмы, в том числе и косметологические, с красивыми названиями. Но она отправилась в клинику на Грановского, где с советских времен омолаживались немногочисленные сильные мира сего. «Косметологическая богиня» (как ее отрекомендовала Царевой задушевная подруга) встретила Эльмиру скептически и объявила:

– Вы, милочка моя, опоздали. Причем как минимум на двадцать лет.

Актриса остолбенела.

– А что вы хотите? – ответила врачиха на немой вопрос пациентки. – На Западе еще до тридцати начинают собой заниматься.

Однако «поработать над ней» докторица, сама выглядевшая на сорок (При том, что ей стукнуло все шестьдесят), согласилась.

И началась борьба – за утекающие молодость и красоту. Она потребовала нескольких лет, огромных душевных и физических сил, необходимых на мучительные операции и восстановительные периоды, а главное – денег, денег и еще раз денег. Как назло, в стране (и в актерской профессии тоже) начались глухие, лихие, бессребренные времена. В кино не приглашали – да и не снималось оно, кино. В театре платили сущие гроши. Концерты по провинциям не собирали залов, а даже если собирали, то пройдохи-директора надували Цареву, платили копейки. Будь ей хотя бы тридцать пять – или если бы она выглядела на тридцать пять! – все ее проблемы рассосались бы сами собой. Она б шутя охмурила кого-нибудь из новых русских (как цепляла в свое время, играючи, партийных чинуш и главных режиссеров) – и жила бы еще богаче прежнего. Но несмотря на то, что благодаря косметологии Эльмира стала выглядеть гораздо лучше, «малиновые пиджаки» ее не замечали. Они тоже знали цену молодости. И выбирали двадцатилетних актрисуль или моделек.

В девяностые годы для того, чтобы поддерживать мало-мальски привычный образ жизни, например, хотя бы один раз в месяц – подумать только, всего один! – выходить в свет: в ресторан или на премьеру, и главное, оплачивать многочисленные операции и процедуры, Эле пришлось впервые в жизни не приумножать собственные богатства, а напротив – их терять.

Для начала она продала дачу. Затем – машину. Потом – пошла на обмен с доплатой и из трехкомнатной квартиры в центре переехала в «однушку» на «Коломенской». Как потом оказалось, в те проклятые девяностые она растранжирила практически все, что у нее имелось, буквально за понюшку табака. Несмотря на то, что продавала свое имущество Эля, разумеется, в долларах, все равно вышло (она посчитала потом, уже в середине двухтысячных), что она продешевила в десятки (да, именно в десятки!) раз.